Рассказ
1
…И ведь красавицей Нину назвать нельзя, а вот не шла из ума. А особенно ее глаза – разные: правый глаз был серо-зелёным с карими крапинками, а левый почти фиолетовым. И это почему-то заставляло мужские сердца биться сильнее. А еще веки у Нины были немного припухшие, и глаза всегда поблёскивали, словно они полны слёз, словно хозяйка их либо вот-вот заплачет, либо уже отплакала. И вся она удивительно была похожа на скрипку: прямая, стройная с небольшой головой, гордо посаженной на длинную шею. Поэтому, когда Михаил узнал, что Нина скрипачка, нисколько не удивился.
Нина добровольно взяла на себя роль экскурсовода. Тогда собралась группа молодых художников и музыкантов из России, приехавших на молодёжный фестиваль. Гостям предложили обычный туристический маршрут – Гарни, Эрибуни, Эчмиадзин. Свозили их и в более отдаленные места. Михаила поразила старая, полуразрушенная часовня с тремя ступеньками. К ней вела узкая тропинка, ограниченная с обеих сторон развалинами когда-то мощных стен. И вокруг только скалы, отливающие фиолетовым цветом, небо и небогатая, но яркая растительность. Зеленый, голубой и фиолетовый – всего три цвета, но как богато играли они!
Только после этого только после того, как новые ее знакомые немного прикоснулись к Армении, Нина посчитала возможным отвести гостей к главному мемориалу – Цицернакаберду. И тут Михаил удивил многих. Увидев склоненные над вечным огнем двенадцать пилонов, он спросил:
– А можно, я не пойду туда?
И тут же поправился:
– Вместе со всеми не пойду. Можно мне одному?
Видя недоумение во взгляде Нины, он стал сбивчиво рассказывать. Он уже был здесь, приезжал с родителями подростком, лет пятнадцати. К мемориалу они подошли уже вечером. Темнело. Они стояли у вечного огня под нависающими плитами, мальчик поднял голову. На фоне темного неба плиты просматривались уже плохо, но подсвеченные снизу отблесками вечного огня, они, казалось, медленно опускаются на него. И тогда подросток понял все – он представил себя на дне рва, в который сбрасывают тела убитых и раненых. Он почувствовал себя тем раненым, но еще живым ребенком, которого, возможно, тогда, в 1915 году, сбросили в ров и живьем закопали. Он испытал потрясение.
Всю эту историю он сейчас рассказал быстро, торопясь, опасаясь, что не поймут. Но его поняли. Нина несколько раз кивнула и сказала очень тихо:
– Да-да, конечно, можно. Пойдете один.
И он пошел, и стоял в молчании перед огнем, и вся группа терпеливо ждала его. А в отношениях с Ниной после этого что-то изменилось. Они незаметно и легко перешли на «ты», словно породнились, и, вспоминая его поведение на мемориале, Нина еще сказала:
– Ты так почувствовал армянскую трагедию, словно сам связан кровно.
– Возможно, и связан, – ответил он. – У меня мама армянка, хотя живем мы в России.
Нина понимающе кивнула. Вечером, прощаясь со всеми у дверей гостиницы, она задержала свою руку в руке Михаила и сказала:
– Завтра у всех свободный день, нет никаких мероприятий. Мы с нашими студентами едем в одно место. Если хочешь, заедем за тобой, заодно познакомишься с моими однокурсниками. Только вставать придется рано.
Михаил согласно кивнул.
2
Наверное, Нина успела рассказать друзьям о Михаиле, о его вчерашнем поступке. Во всяком случае, когда рано утром он, плохо выспавшийся, вползал в ПАЗик, его встретили не настороженными, а, скорее, заинтересованными взглядами. Перезнакомились быстро, и Михаил сел на свободное место. Он хотел было усесться рядом с Ниной, которую знал лучше других, но уловил ее предупреждающий взгляд и понял, скорее даже почувствовал: не стоит этого делать, не в местных традициях сесть рядом с девушкой, с которой познакомился только вчера и у которой, возможно, есть жених. Поэтому он разместился рядом с Эдиком, чернобородым парнем в свитере. Первым делом Эдик поинтересовался:
– Мишик-джан, почему ты только в рубашке? Куртка-свитер – что-нибудь есть? Куда мы едем, холодно будет.
– Есть-есть. Куртка, – похлопал по сумке Миша. – Нина предупредила. А куда мы едем?
– Там увидишь. Одно скажу – к дедушке Месропу едем.
Михаил откинулся на спинку неудобного автобусного сидения. Он планировал подремать в дороге, но за окном мелькали такие удивительные виды, что он достал из сумки небольшой альбомчик, карандаш, примостился, пытаясь на ходу делать наброски.
– Э, зачем не сказал, что ты художник?! Садись сюда, здесь лучше видно, – Эдик пересадил его к окну, а сам занял его место.
И это было кстати. Миша увидел то, чего не мог видеть у себя дома: в небольшой речушке разлеглись буйволы. Из воды торчали лишь их головы и спины. Птицы по-свойски садились на них, буйволы никак не реагировали на эту бесцеремонность, очевидно, считая это ниже своего достоинства, и только изредка величаво поворачивали головы, обозревая округу.
ПАЗик немилосердно трясло: не то что рисовать, усидеть было трудно, но Миша ухитрялся в перерывах между встрясками делать зарисовки. Эдик время от времени заинтересованно заглядывал в альбом.
Автобус тем временем стал подниматься по горному серпантину, и вскоре Михаил ощутил смену климатических зон и понял, насколько прав был Эдик – в салоне становилось свежее. Миша извлек из сумки куртку и напялил ее.
Автобус остановился у сложенного из камня дома. Михаил отметил, что поведение его новых друзей изменилось. Только что в пути они шутили, рассказывали анекдоты, смеялись, а тут тихо вышли и встали на почтительном от дома расстоянии.
Хозяин вышел не сразу. Он медленно приближался, опираясь на массивную, вырезанную из какого-то твёрдого дерева, палку.
– А-а, приехали, детки? – сказал он, добродушно улыбаясь. – И ты, сорванец, здесь, – обратился он уже к Эдику. Все подходили к старику, здоровались, целовали в щеку.
– Нина, детка, иди сюда. Давно тебя не видел, – хозяин был рад каждому. Когда Нина подошла к нему, он тихо спросил, кивая на Мишу:
– Это кто?
– Наш новый друг. Художник. Дедушка Месроп, он хочет вас нарисовать.
– Э! Я кто? Министр? Или знаменитость? Зачем меня рисовать?! – сказал он, сохраняя равнодушие, но чувствовалось, что ему это приятно.
Обрывки фраз долетали до Михаила. Хозяин разговаривал с гостями по-армянски. Вообще-то Михаил считал, что он знает армянский. И мать, и бабушка часто разговаривали с ним, но то был другой язык. Сейчас же он почти ничего не понимал. Нина пришла на выручку:
– Не переживай, я буду твоим переводчиком. Кстати, я сказала, что ты нарисуешь дедушку. Сумеешь?
– Конечно.
Постепенно ему стала понятна сущность всей этой поездки. В группе были студенты консерватории, в основном композиторского и музыковедческого отделений. И поездка была своего рода фольклорной экспедицией. Дедушка Месроп был виртуозом игры на дудуке и мастером, который эти дудуки делает. Будущие композиторы и музыковеды надеялись записать его игру на магнитофон, поговорить с ним. Но брать инструмент в руки хозяин не спешил. Для начала он подозвал двух парней.
– Эдик и ты, Вагик, приблизьтесь. Знаете, что надо делать? – сказал он, протягивая им удочки. Те понимающе кивнули и побежали к горной речке
– Девочки, – поманил он пальцем девушек, – помогайте моей Ануш. Стол накрыть надо.
Вскоре он раздал поручения всем, кроме Михаила.
– А ты еще первый раз, еще ничего здесь не знаешь. Пока походи, посмотри, – это он сказал по-русски.
Миша пошел вглубь двора, надеясь найти какой-нибудь интересный мотив. Сзади подошла Нина:
– У нас есть минут двадцать. Пойдем, кое-что покажу.
Некоторое время они молча поднимались по каменистой тропинке, пока не вышли на небольшое плато, даже холмик, напоминающий перевернутую миску с плоским дном. С непривычки Миша тяжело дышал, но сверху открылся такой изумительный вид, что он уже собрался делать зарисовки, но Нина остановила его:
– Нет-нет, я не это хотела показать. Вот смотри.
Она подошла к вертикально стоящему прямоугольному камню, сплошь украшенному изысканной резьбой, но в тончайшей этой вязи легко угадывалось изображение креста. Нина встала рядом с ним.
– Мой любимый, – очень тихо сказала она, осторожно прикасаясь к камню. – Мой любимый хачкар. Хачкары – это наша традиция, наша память, наша боль. В Армении многое – боль. Если хочешь понять Армению, ты должен понять хачкары.
Нина отошла, давая возможность Михаилу увидеть и почувствовать. Ей очень хотелось, чтобы он понял, что именно можно и нужно почувствовать. А Михаила пока больше занимало другое: голубое небо, как и прежде, уходящие вдаль фиолетовые скалы и Нина. Он снова подумал, что Нина очень похожа на скрипку.
– Ну, ладно, – вдруг сказала она, – нам пора, мы слишком надолго уединились Неудобно.
* * *
Во двор дедушки Месропа они с Ниной подоспели вовремя: подготовка к застолью была в полном разгаре. Парни жарили шашлык и форель, пойманную Эдиком и Ваганом, девушки раскладывали на столе помидоры, зелень, хлеб-матнакаш, абрикосы. Сам Месроп сидел в стороне и наблюдал за происходящим, как режиссер на съемочной площадке. Миша пристроился неподалеку и делал быстрые зарисовки. На одной он изобразил дедушку Месропа за столом. Из-за плеча заглянул Эдик.
– Рисуешь? А это что, – ткнул он пальцем в набросок.
– Гранаты. Хочу на столе гранаты нарисовать. Колоритный старик – колоритные плоды.
Эдик слегка замялся:
– Колорит – да. Гранаты красивые. Но они больше не для нас, а для наших соседей. Армянский плод – абрикос, тиран по-армянски. У нас даже дудук делают из абрикосовых черенков. Ты слышал дудук?
– Нет, – честно признался Михаил.
– Завидую тебе. Ты сейчас впервые услышишь, ты откроешь для себя чудо.
А потом было застолье. Немного не таким представлял его себе Михаил по фильмам и книгам. Здесь веселье перемежалось грустью и тоской, а тосты о предках – редкими песнями. Но и песни большей частью были грустными.
А потом хозяин дома извлек из кожаного футляра дудук, бережно протер его бархатным лоскутком, осторожно продул и заиграл. И только теперь, слушая эту мелодию, которая вливалась в него не через слух, а сверху, Михаил, как ему показалось, догадался, что имела в виду Нина у хачкара. И другие слова её вспомнил: «Мы можем казаться обидчивыми, высокомерными, спесивыми, но, поверь, это все внешнее. Слишком часто нам приходилось скрывать свои мысли и чувства».
В гостинице он успел сделать две работы тушью. Обе протянул Нине при расставании, когда участники фестиваля разъезжались. Нина посмотрела на одну, вытянула руку вперед, ещё раз посмотрела.
– Это дедушка Месроп? Как хорошо ты его нарисовал. Я передам. Ему будет приятно.
Она взяла в руки второй лист. Посмотрела на рисунок, затем на Мишу, потом снова на рисунок.
– Это ты, – Миша почувствовал, что во рту у него пересохло.
– Догадалась. То ли я, то ли скрипка. Оригинально. Но, Миша, так не пойдет. Я прошу тебя не влюбляться.
– А что, заметно?
– Немного. Вот и прошу не влюбляться. К тому же у меня есть парень, даже жених. Он тоже должен был ехать с нами, но простудился – купался в Севане. А портрет мне нравится. Я заберу его, можно?
– Он твой.
3
Арам позвонил внезапно:
– Приезжай. Ашот мне барана проспорил. Шашлык сделаем, посидим, поговорим… Давай, приезжай.
Приглашение ломало все планы Михаила Аркадьевича, и он попытался отшутиться:
– Баран? Зачем тебе баран? У тебя самого целая отара. Для тебя такой выигрыш не повод…
Но Арам перебил:
– Тут дело принципа. Проспорил – пусть привозит. А ты что – приехать не хочешь? – Михаил уловил в голосе друга зарождающуюся обиду. – Не так часто видимся.
– Нет-нет, о чём ты говоришь? Конечно, приеду, – поспешил заверить его Михаил. В конце концов, не такие уж срочные у него дела, а виделись они с Арамом и его друзьями, действительно нечасто, хотя жили в каких-нибудь двадцати километрах друг от друга.
Однако прийти с пустыми руками было нельзя. Михаил Аркадьевич давно знал: каким бы широким и гостеприимным ни было любое закавказское застолье, заявляться без чего-нибудь к столу считалось неприличным. В другой ситуации он, наверное, долго размышлял бы, что именно взять, с чем не стыдно будет прийти. Лучше всего принести бутылку спиртного. Можно, конечно, взять к армянскому столу вина и ли коньяк, но несколько лет назад, когда Михаил познакомился с Арамом и его друзьями, его просветил Ашот, тот самый, что проспорил барана.
– Ты когда-нибудь обращал внимание, как ведут себя наши армяне в ресторане? – спросил он тогда. – Будут долго обсуждать меню, громко читать названия блюд, причем, с особенной значимостью прочтут какое-нибудь экзотическое название. А потом дружно сойдутся на привычном: закажут шашлык, много зелени и водку.
Поэтому, бросив на заднее сидение своего автомобиля бутылку водки, Михаил спокойно поехал к Араму. Он ехал хорошо знакомой дорогой, обозревал окрестности и вспоминал, как здесь, на одном из этих холмов, он с Арамом и познакомился.
Лет десять назад это было. Михаил писал этюд и вдруг услышал за спиной голос. Человек говорил по телефону. До Михаила долетали даже не слова, а тембр голоса, интонация, но он все понял и, когда человек, подойдя, поздоровался, Михаил неожиданного для самого себя ответил:
– Барев*.
Он совсем не удивился, встретив в российской провинции армянина. После внезапного и вынужденного переселения народов, начавшегося в девяностые годы, то здесь, то там в России появлялись национальные диаспоры. Не удивился, похоже, и незнакомец.
– Знаешь язык? Откуда сам? —спросил он по-армянски.
Михаилу пришлось отвечать по-русски, мол, сам-то он из России, только вот мама была армянкой, потому и язык знает, но немного. Незнакомец протянул руку:
– Арам Аркадьевич. Но можно просто Арам. Ведь мы, похоже, ровесники.
– Правда? – улыбаясь, протянул руку и Михаил. – Я тоже Аркадьевич. Но можно Миша.
– Договорились. А, знаешь? Давай пошли со мной. С друзьями познакомлю. Дорисуешь потом.
И, не дав Михаилу опомниться, стал помогать ему собрать этюдник, краски…
В этот же день произошло то, что, наверное, и сблизило их окончательно. Арам пригласил нового знакомого в дом. Со вкусом обставленная комната, на стенах гравюры. Внезапно Михаил остановился перед графическим портретом тушью – то ли девушка, то ли скрипка. Такого быть не могло: портрет, нарисованный им в молодости, вдруг встретил его.
– Что ты так смотришь? – услышал он голос Арама.
– Нина…
Арам заметно помрачнел:
– Откуда ты ее знаешь?
– Познакомились на молодёжном фестивале. С ней и со студентами консерватории. Мы еще к одному замечательному старику заезжали.
– Месропу?
– Месропу.
– Значит, ты тот самый художник? А Нина моя жена. Я тоже должен был поехать с вами, но простудился.
– А как Нина? Где она?
Арам не ответил и перевел разговор на другую тему.
Гораздо позже все объяснил Михаилу Ашот, но при этом предупредил:
– Только ты не показывай ему вид, что знаешь, и не говори, что это я тебе сказал.
Из рассказа Ашота следовало, что Нина погибла. Тогда боевые стычки не прекращались. Никто не знал, почему Нина оказалась в приграничном районе, кажется к родственникам приехала. Она гуляла, и вдруг… Взрыв услышали в деревне все. Прибежали на место. Но что тут можно было сделать? Скорее всего, это была мина, причем, неизвестно, своя или чужая. Арам тогда был в Ереване, когда приехал, гроб был уже закрыт – открывать не стали. Похоронив Нину, Арам перебрался в Россию. Здесь занялся тем, что до него никто не делал: он стал разводить овец.
У двора Арама Михаил приостановил автомобиль и посигналил. Все было почти готово: стол накрыт, от мангала идет ароматный дым. Ашот открыл ворота, Михаил въехал, поставил машину под навес.
– А-а-а! Здравствуй, брат, – Ашот широко улыбался.
– Здравствуй, Ашот-джан. Вот держи, – Михаил протянул ему бутылку.
– Это что? Водка? Э, зачем?! Смотри: в холодильнике полно! – воскликнул он, но бутылку забрал и отнёс в тот самый полный холодильник.
Все словно ждали именно Михаила, и быстро расселись за столом. Последним подошел Арам, принёс еще один стул, поставил рядом со своим. На этот стул никто не сел. Все понимали: это стул Нины.
Обычная неловкость начала любого застолья быстро прошла, и все потекло так, как и должно было быть. Поднимали тосты, выпивали, аппетитно закусывали, говорили, смеялись. А Михаил, по обыкновению наблюдал.
Армянская речь – хороший индикатор образованности, интеллигентности и культуры. Она может звучать грубо, отрывисто, гортанно; говорящий может искажать слова настолько, что звучат они пошло. И такую речь не раз слышал Михаил в детстве. Но, чем образованнее, утонченнее человек, тем речь его мягче, плавней, тембр голоса становится бархатным, а гортанность превращается в округлость. Так именно разговаривал Арам. При этом он умеренно жестикулировал. И эти жесты тоже были изящны.
Михаил смотрел на его длинные тонкие пальцы – пальцы музыканта, художника, во всяком случае, человека, не занимающегося тяжелым физическим трудом. Михаил помнил, как он был поражен, узнав, что Арам разводит овец, и сказал о своем изумлении Араму.
– А кому нужен сегодня музыковед?! – с горечью ответил тот. – Кому сегодня нужны все мои изыскания в области музыки для духовых народных инструментов?! За такие исследования сегодня не только платить не будут, их читать никто не будет. Вот если бы я вывел на сцену голых девок и каждой дал бы в руки дудук, тут заинтересовались бы. Ты же сам всё понимаешь.
Потом Арам улыбнулся и сказал:
– Но ты сильно не переживай. Сам я руками ничего не делаю. Я просто сумел организовать дело. Сейчас у нас хорошая ферма. Мы регулярно продаём шерсть и мясо. И я тебе скажу: люди здесь замечательные. Нас хорошо приняли, нам никто не мешает, никто не попытался устроить пожар на ферме, люди работают у нас. Нас понимают. И мы с тобой друг друга понимаем. Не можем не понимать.
И тут Арам привел неожиданный довод:
– Мы оба Аркадьевичи. Наших отцов звали одним именем, значит, мы должны хорошо понимать друг друга.
Это было десять лет назад.
А сейчас Михаил смотрел на Ашота, на его друзей, видел, как многое изменилось за эти годы. Ашот, как всегда, плохо брит, а щетина на лице стала совсем седой, а морщины на лбу и щеках еще глубже. У Арама в растительности – аристократическая разномастность. Совершенно седая – в голубизну – голова, а усы и борода пестрые, почти чёрные, с небольшими вкраплениями седины. Изменились и двор, и дом. Дом стал добротнее, во дворе больше построек все каменное, качественное, не сиюминутное. Там дальше, в стороне от двора сама ферма, дела идут неплохо. Неизменным осталось одно – вечная тоска во взгляде Арама.
Размышления Михаила прервал автомобильный сигнал. Племянник Ашота специально приехал за подвыпившими гостями Арама. Вскоре все уехали, а Михаил остался. Выпил он немного, но решил не рисковать и не садиться за руль, тем более, что Арам сам предложил ему остаться до утра.
Они сидели за опустевшим неприбранным столом, Арам сосредоточенно курил, а потом заговорил, будто продолжил прерванный разговор:
– Есть по-армянски слово такое. Хорошее слово. Для армянина, наверное, самое главное – хишатак, память. Мы многое должны помнить. Иначе нас не будет. Вот смотри: во всей Армении населения в несколько раз меньше, чем в одной Москве, а в самой стране армян меньше, чем по всему миру. Пока у нас есть память, мы связаны друг с другом. Поэтому мы так много говорим о предках, о столетнем нашем горе, поэтому мы можем ставить перед столом стулья, на которые никто не сядет. Все это хишатак.
Михаил невольно взглянул на пустой стул – стул Нины, Арам перехватил взгляд:
– Хочешь спросить, почему я перебрался сюда, почему не остался, не мстил за Нину?
– Не хочу. Христианин не должен мстить
– При чем тут христианство? Хотя я человек верующий. Я не видел её мертвой. Я даже не видел, что было в гробу. Гроб был закрыт, заколочен – у нас так не принято, но я пошел на это. А раз нарушил один адат, почему бы не нарушить другой. Ты пойми, мстить можно за убитого, а Нина живая для меня.
Арам докурил сигарету. Притушил её в пепельнице и шумно поднялся:
– Пойдем – покажу.
За домом на небольшом возвышении Михаил Аркадьевич увидел вертикально стоящий серый камень, украшенный резным узором. Он сразу узнал этот камень.
– Это же хачкар Нины! – воскликнул он. – Как ты его перевез?
– Это Ашот. Он сделал по фотографии точную копию. Знаешь, какой он хороший каменщик?! Это сейчас он вынужден просто строить, а на самом деле он каменщик-реставратор. Но кому это сейчас надо?! Хорошо, что хоть иногда бывает у него настоящая работа. Когда в областном центре диаспора ставила церковь, его пригласили, или вот этот хачкар. А как ему тяжело было работать. Камни здесь не такие, как у нас. Здесь очень твердые, почти гранит, но Ашот справился.
Арам обошел камень погладил его рукой.
– Подожди немного. Я сейчас, – вдруг сказал он и быстрым шагом пошел к дому.
Очень быстро он вернулся с продолговатым футляром. Он извлек из него скрипку и стал осторожно настраивать.
– Не знал, что ты играешь, – удивился Михаил. – Ты никогда не говорил.
– Повода не было. Конечно, играю. Это я в консерватории учился на теоретическом отделении, а музучилище я по классу скрипки окончил. Но это особенная скрипка – скрипка Нины. Все, что у меня от нее осталось, портрет, который ты нарисовал, этот хачкар и скрипка. И хишатак.
Арам заиграл. Это было переложение нескольких народных мелодий, сродни тем, что тридцать лет назад играл студентам дедушка Месроп.
Михаил Аркадьевич слушал игру друга и уже точно знал, что он сделает, когда приедет домой. Дома он достанет из чуланчика, где стоят готовые работы, небольшой старый-старый холст, который он никогда не показывал на выставках, но с которым никогда бы не расстался. Он поставит этот действительно небольшой холст на стул и будет долго смотреть на пейзаж. Он снова увидит звонкое голубое небо, уходящие вдаль фиолетовые скалы, увидит небольшую возвышенность, похожую на перевёрнутую миску, увидит хачкар, а рядом с хачкаром – фигурку девушки. Девушка удивительно похожа на скрипку.
_______
*Барев – здравствуй (арм.)
Александр Жданов
Поэт, прозаик, художник, искусствовед. Родился в 1956 году в Баку, окончил филологический факультет МГУ. Работал преподавателем русского языка и литературы. Преподавал историю искусства, живопись. Публиковался в журналах «Запад России», «Балтика», «Литературный Азербайджан», «Нева», «Берега», «Сибирские огни», «Великороссъ», «Метаморфозы», «Литературная Армения» «День и ночь», «Новый свет» (Канада), в Интернет-журналах «Твоя глава», «Бюро Постышева», в альманахах «Российский колокол», «Литера К», «Эхо», «Лира дружбы». Автор трех сборников стихов, четырех книг прозы, альбома живописи и графики и трех учебных пособий по истории изобразительного искусства. Призер Международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман», Международного конкурса «Большой финал» и других. Вошел в лонг-листы Международного конкурса «Золотой витязь» и Международного конкурса «Этноперо-2019», «Антоновка 40+». Член Союза российских писателей и Творческого союза художников России.
