* * *
Там вечер начинался с рокота грозы,
и мальчик уходил в косую воду –
через репей – за вспышкой стрекозы.
Она не проявлялась сходу,
а он достраивал ансамблем в голове
такие перекрестные детали,
что из одной сходились сразу две,
но на глаза не попадали.
Росли пунктирами у ясного пруда
/где небо фиолетовым бродило/
кустарники. Но память так тверда,
что стало яблоком кадило:
на вкус оно пожар /и ни к чему теперь/.
За гаражом ослеп пустырь в миноре,
и стрекоза – горит сухой репей –
вмерзает в зрение глазное.
* * *
Земляничные поляны Ленинграда
воскресают в памяти отца –
группа «Мифы», «Зоопарк», Давид Тухманов,
Первомай и свежая фарца.
Ну вот. Играет песенка сначала
/трамвай «ЛМ» перебирает провода/:
– Опять исчезли в облаке тумана
все голубые города.
Лимонов
В индийском воздухе не растворился
/оплыл Москвы бесснежный март
на оболочке влажного ириса/.
Качнулась времени корма:
Ист-Сайд, Вест-Сайд, пустой парк Иоанна.
И Сены мутная вода
стремит к Ла-Маншу два тюльпана.
Он прожил эти города,
он был: герой в плаще и сочинитель.
Потом – бушлат и Вуковар,
опять Париж, Москва. Наезды в Питер
в пивных обтерли рукава
/через кострища флагов возвращался,
режимный Энгельс вспоминал/.
Другим – Венеция и Талса,
а у него – иной финал.
Не за одну звезду в покатом небе
жизнь обернулась колесом:
в его глазах свободы соль. И пепел.
И троекуровский песок.
Август
<…> я помню поезда гудки
и холодок фонарной стаи
/потом мы жили у реки/.
Неоновый хрусталик
горел фиалковым. Прибой
перемещал огни и камни
/большая ночь над головой
окрашивалась в карий/.
При мне обратный циферблат,
вдыхаю белый воздух лета.
Но слов о том не подобрать,
я повторяю это:
«Вино и хлеб в живой золе,
пусть горек дым, а пепел солон».
Осталось мотыльком сгореть
над станционным сколом,
где, может, около пяти
/свои часы пока не сверил/
к платформе «Ласточка» летит,
о п е р е ж а я в р е м я.
Опережая нас двоих
/взят на иглу последний август/.
И звезды – точно муравьи –
расходятся и гаснут.
* * *
Утро на Черной речке.
Птица над неживой водой.
Глаз золотая свечка
свяжет ягодой молодой
/стает святой морошкой/,
где – от выстрела в январе –
мили сверстает лошадь.
Вечной музыки акварель
хлынет золой за ушко.
Рядом ангел /пыльца в руке/
скажет: «А это Пушкин».
Солнце на ледяном цветке.
Свечение
I
<…> минувшее лето – не кадр из ч/б
/пластинка играет/, а свет по тебе.
Нам отблески множил хрусталик речной –
оплыл на Фонтанке холодной пчелой.
Вином и клубникой минута текла
/фонетику счастья снимает игла/,
где август негромок и в срок не угас.
Двойная пыльца нарастала у глаз.
II
Капрон тротуаров и льдинку на лбу
хранит моя память. За то и люблю
вплетение звука – недолгий мотив,
снижение чаек, что выше молитв.
Пусть встречу венчает живая свеча
на каждое лето /и дождь замолчал/,
чтоб тьма грозовая задеть не смогла
над Финским заливом сухого крыла.
* * *
Сумрак был из узоров озона
/и над ним пограничный колпак/,
где в потоке сухого сезона
колокольчик снимает рыбак.
«Вот подумай, судьба торопила?» –
скажет кореш, в ладонь не дыша.
<…> а прозрачная флейта Тропилло
с двух альбомов поныне слышна.
В этом принцип застрочного звука,
для иного нам – плеер Hi-Fi.
Кто-то выдумал термин «разлука»,
поместив его в гербовый файл.
<…> если дождь, если белые ночи
/или сумрак в панельном лесу/,
для тебя просто так, между прочим,
колокольчик оставлю внизу.
* * *
Вдыхать огни, лиловый дым в 20-х числах марта,
где предначертано двоим пространство кадра.
Рассеян свет. Лишь фонари /стоящие, как слезы/
сжигают время изнутри, а волны возле
хранят зеркальностью своей, не двигая Исакий
/и тронет летом соловей простые злаки/.
Впускает стерео-режим всего-то четверть трека
о том, что в памяти лежит. Вне человека.
* * *
Небес подсолнечная скважина
менялась на лиловый серп,
а дождь по городу расхаживал.
Апрель тогда был мал и слеп
/воображение – лишь минимум/.
Живая память как Wi-Fi:
я выходил на площадь Минина
и ждал оранжевый трамвай,
где запах книг и хлеба горького
носил едва прозрачный дым,
в котором шли электродвойками
к утру троллейбусы двоим.
Тот город нечто вроде хостела
/зола из прежних адресов/.
Огни Васильевского острова
идут сквозь воду и песок.
С тобой – спеленутые заживо –
росли в подсолнечном кругу.
Стоял апрель. Трамвай оранжевый.
И человек на берегу.
* * *
Пока есть память /времени муляж/
и сигарета у вокзала –
пустой слезы смахну хронометраж
/чтоб на меня не указала/.
<…> давай летать по линиям В.О.
без проводов; а станет мало –
потянет в стопку вылить вещество
и небо, полное фиалок.
Пусть сумерки ползут издалека,
в наддомном мареве излишне
/смотри/ мигают звезды коньяка
под ДДТ и Joy Division.
А если неба… нет в моих глазах
/одни цветы в глубокой саже/,
сбежит – и образуется – слеза.
Перемигнув, тебя укажет.
Дмитрий Ларионов
Окончил филологический факультет Университета Лобачевского в Нижнем Новгороде, занимался журналистикой и литературоведением. Стихотворения публиковались в журналах «Дружба народов», «Звезда», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Плавучий мост», «Урал», «Юность», а также в альманахе «Летопись» (Сербия) и в ряде антологий. Лауреат премии Нижегородской области имени А.М. Горького. Финалист премии «Лицей», Всероссийского фестиваля молодой поэзии «Филатов Фест» и национальной литературной премии «Слово». Живет в Санкт-Петербурге.
Фото Татьяны Корнеевой
