В парижском Музее Пикассо недавно завершилась выставка, посвящённая так называемому «дегенеративному искусству» – термину, которым нацисты клеймили авангард. Среди прочих на ней были представлены работы немецкого художника Эмиля Нольде (1867–1956). На первый взгляд, его произведения идеально вписываются в контекст: экспрессивные, яростные, они как будто сами воплощают протест. Однако последние исторические исследования приоткрывают более сложную и, быть может, менее героическую правду о его связи с Третьим рейхом.
«Урок немецкого»: миф, ставший классикой послевоенной литературы
Эмиль Нольде действительно был одной из жертв нацистской культурной политики. Его картины изымались, а имя фигурировало в черных списках. Однако одновременно с этим он был и ярым сторонником нацистской идеологии. В создании романтического образа мученика режима немалую роль сыграл роман Зигфрида Ленца «Урок немецкого» (Deutschstunde, 1968), ставший классикой послевоенной немецкой литературы.
На обложке французского издания романа, продававшегося в магазине при Музее Пикассо, угадываются черты картины самого Нольде – Ферма Хюльтофт. Это неслучайно. Произведение Ленца, разворачивающееся на фоне нацистской кампании против «дегенеративного искусства», рассказывает о конфликте между отцом и сыном. На литературном языке оно поднимает тему, которую немцы называют Vergangenheitsbewältigung – осмысление и преодоление нацистского прошлого.
С момента выхода роман снискал широчайшее признание: более двух миллионов проданных экземпляров, переводы на более чем 22 языков, включение в школьную программу, экранизации 1971 и 2219 годов. Даже спустя полвека «Урок немецкого» продолжает влиять на восприятие эпохи нацизма в массовом сознании.
Макс Людвиг Нансен – художник и жертва
Действие романа происходит в 1950-х годах. Его герой – молодой заключённый по имени Зигги, находящийся в тюрьме для несовершеннолетних. Получив задание написать сочинение о «радостях долга», он вспоминает своё детство в нацистской Германии – он был сыном полицейского.
Отец Зигги, Йенс Оле Йепсен, когда-то получил приказ запретить своему другу детства, художнику Максу Людвигу Нансену, заниматься живописью. В знак молчаливого протеста Нансен начал создавать тайную серию работ под названием «невидимые картины». Сам Зигги, как невинный ребёнок, стал для отца шпионом, следившим за художником.
Мальчик оказался между двух огней: для его отца долг это – слепое исполнение приказа, тогда как для Нансена настоящим долгом было искусство. По мере взросления Зигги всё больше тянулся к художнику, видя в нём героя, и всё дальше отдалялся от отца, фанатично преданного власти.
Взгляд ребёнка требует от читателя дорабатывать пробелы и недосказанности при помощи взрослого понимания истории. Этот аллюзивный стиль позволил автору обойти прямые упоминания о нацизме, сделав роман приемлемым для широкой публики 1968 года. Но намёков было достаточно: когда Зигги говорит о «людях в кожаных плащах», не возникает сомнений – речь идёт о гестапо. Запрет на живопись? Очевидная отсылка к пресловутой борьбе с «дегенеративным искусством». А за образом Нансена легко угадывается реальная фигура Эмиля Нольде, урождённого Ханса Эмиля Хансена.
Эмиль Нольде – легенда и реальность
Как и Нансен в романе, Эмиль Нольде действительно пострадал от нацистских гонений: свыше тысячи его работ были конфискованы, некоторые попали на выставку «дегенеративного искусства» в 1937 году. Художника исключили из Академии, запретили выставляться и продавать картины.
После войны Нольде был реабилитирован и прославлен как мученик, как символ сопротивления. Он и сам активно способствовал созданию этой легенды, утверждая в мемуарах, что режим запретил ему рисовать, и что серия «неписаных картин» была актом тихого протеста.
В Германии и за её пределами выставки, посвящённые Нольде, продолжали укреплять миф о художнике-оппозиционере. Его работы украшали даже кабинеты канцлеров – Гельмута Шмидта (1974–1982) и Ангелы Меркель. Успех романа Ленца окончательно слил образы Нольде и Нансена в общественном сознании.
Закат идола
Однако правда, как это часто бывает, оказалась намного сложнее. Крупные выставки, прошедшие во Франкфурте (2214) и Берлине (2219), впервые открыто рассказали широкой публике о настоящих взглядах Нольде.
Да, художник не мог продавать и выставлять свои работы – но рисовать ему никто не запрещал. Так называемые «неписаные картины» были собраны им уже после войны – скорее как иллюстрация нужной легенды. Более того, Нольде вступил в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию в 1934 году. Он стремился стать официальным художником режима и был убеждённым антисемитом. Он верил, что его искусство выражает «немецкую душу» – с очевидными расистскими коннотациями. В письмах к Геббельсу и Гитлеру он пытался доказать, что его работы, в отличие от «еврейских», не являются дегенеративными.
Почему же правда открылась так поздно – спустя более 70 лет? Да, Нольде создал миф о себе, а роман Ленца помог ему закрепиться. Но дело, скорее всего, не только в этом. Как и в других случаях, где общество вынуждено оглянуться на болезненное прошлое, миф оказался куда привлекательнее правды.
Герой Ленца, Нансен, в какой-то момент произносит: «Ты начнёшь по-настоящему видеть только тогда, когда начнёшь создавать то, что хочешь видеть». Возможно, в фигуре Нольде немцы хотели видеть героя, необходимого им для преодоления собственного прошлого – художника, противостоявшего злу. Но за этой утешительной иллюзией скрывается куда менее однозначная реальность.
Омблин Дами
Докторант кафедры общей и
сравнительной литературы, Sciences Po
Источник – The Conversation
Перевод с английского – АТМА
