III место в номинации «ПОЭЗИЯ»
Последнее лето
маме
За пыльной жарою
С родного пригорка
Предзимье сырое
Повеяло горько.
Закончилось лето —
И топятся печи.
Предчувствую: это
Прощальная встреча.
Семейного сбора
Простая затея,
Но вот уже скоро
Наш дом опустеет.
Пусть все ещё живы,
Пусть все ещё вместе,
Пути-перспективы —
В печальном разъезде.
Смятение-смута.
Одни силуэты.
И вправду как будто
Последнее лето.
Последнее лето…
Дорога в Ферапонтово
Васе Нацентову
Деревьев острые макушки
В немом заснеженном лесу,
И редко-редко деревушки
В закатном светятся часу.
Здесь, в нелюдимой глухомани,
Глубокий северный покой,
И на большие расстоянья
Вдали от жизни городской —
Непроходимые болота,
Непроходимые снега.
Как бы овеяна дремотой,
Идёт за Вологду тайга…
Вдруг, в этой дымке бело-чёрной,
В ещё нехоженой зиме
Высокий храм нерукотворный,
Как крепость, вырос на холме:
От тверди до небесных высей
Среди лесов в земной глуши
Живые фрески Дионисий
Оставил на помин души.
Куда бы ни вела дорога
И как бы ни терялся след,
Нет в мире мест пустых для Бога,
Как мёртвых душ для Бога нет.
Городская окраина
Какое-то гиблое место:
Меж мёртвых деревьев — погост.
Закрытый шлагбаум у въезда,
Охраной покинутый пост.
Забытые Деревяницы.
Пустынно. Повымер народ.
Лишь окна режимной больницы —
Из окон приюта сирот.
За то, что безбашен и молод,
В приёмный попал непокой,
Тяжёлым снотворным обколот
Парнишка с разбитой башкой.
Колючи,
отчаянны,
жёстки,
Познавшие жизнь без прикрас,
В соседнем дурдоме подростки
Становятся психами враз.
И я от любви безответной
Сошёл не на шутку с ума.
И понял, семнадцатилетний:
Психушка — казарма —тюрьма.
Нет выхода, как ни ищи ты,
И с феназепамом в крови
Бесправнейшие — без защиты,
Без дома,
без снов,
без любви.
* * *
Косте Шакаряну
Всё полнится, полнится список потерь —
Я сбился со счёту.
Сфальшивить боюсь на разломе двух эр
Трагичную ноту.
И разве что чудом оставшись в живых,
Над временем плачу:
Не как в девяностых, не как в нулевых —
Всё будет иначе.
И к новой эпохе, и к новому дню
Едва подготовясь,
Я прежнее время своё хороню —
Печальная повесть.
Каким оно ни было, стало моим
До клеточки крови,
И вот превращается в пепел и дым,
Черней и багровей.
За радости жизни, за ямб и хорей —
Высокая плата.
А солнце пронзительней, солнце острей
В минуту заката.
Жалея о том, что навек потерял,
И сам не замечу,
Как солнца последнего огненный вал
Несётся навстречу.
Из «Прощального цикла»
Памяти отца, Юрия Павловича Князева
5. ОНКОЦЕНТР
Тянется, тянется очередь бедная.
Люди стоят в кабинет.
Злые,
усталые,
старые,
бледные,
Ждут, а приёма всё нет.
В сопровождении сына и дочери
Вот и ещё подошли.
В ад или в рай — бесконечная очередь
К небу от самой земли?
По коридору иду я больничному,
Сложному, как лабиринт,
Месту печальному, месту циничному.
Вот тебе: кончился бинт.
Там, в процедурном, и тут, в перевязочной,
Ропот и ругань слышны.
Где ж эликсир, несказанный и сказочный?
Долгие муки страшны.
Все разговоры, все мысли о смерти, но
Держат дела, беготня.
— Кто здесь за крайнего к доктору Пертину?
— Будете после меня.
8.
На отпеванье в церкви древней,
Назначенном на два часа,
Ещё теплее и душевней
Живого хора голоса.
Нет, я не плакал, я не плакал —
Я, точно вкопанный, стоял,
А хор свечей из полумрака
И пел,
и плакал,
и сиял.
Мне всё казалось: голос грянет
Священника — и вспыхнет свет,
И папа, просто спящий, встанет,
И что-то скажет нам в ответ.
Но папа не вставал, всё медлил.
На крышку гроба — горсть земли.
Дверные заскрипели петли,
И — понесли.
* * *
От детства в наследство — почти ни гроша,
Потёртая память с годами поблёкла.
Чиста, точно tabula rasa, душа:
Лишь несколько грамот сквозь пыльные стёкла;
Лишь снимок живой, где, младенец ещё,
Как в лодочке утлой, плыву в колыбели,
И если всмотреться, то розовощёк,
Хоть мир предо мной не цветной — чёрно-белый;
Лишь стройки опасные да гаражи;
Лишь справка о том, что попал под автобус;
Лишь эта шальная дворовая жизнь,
Сломавшая многих, толкнувшая в пропасть;
Лишь в корках коленки: бежал — и упал,
Но помнит ли тело о старых ушибах?
Сколь ни был мой опыт причудливо мал,
За всё, что со мной приключилось, спасибо!
Смешно, если б не было грустно до слёз,
Прищурясь, глядеть через щёлку в начало:
Как трудно, и долго, и медленно рос —
Ребёнка от этого меньше не стало.
Ну, здравствуй, ну, здравствуй, ребёнок большой,
Фрагменты судьбы собирающий в пазл,
С доверчивым сердцем, с открытой душой,
С отметкою смерти на радужке глаза.
* * *
Осваивать город — чужой, незнакомый, большой,
По сути, как жить наугад, наудачу, вслепую.
Почти заклинанье: «Всё будет с тобой хорошо —
В любом развороте событий, в погоду любую!»
А всё же другое, чем в маленьком жить городке,
Где можно ключи от квартиры оставить соседу,
Где всё на ладони, где с дворником накоротке,
Где в мыслях и не возникало: уеду.
Всё спины, и спины, и спины мелькают одни…
Казалось бы, люди как люди, везде они те же,
Но мне до того неизвестны, куда ни взгляни,
Что на Рубинштейна теряюсь я, что на Разъезжей.
Надломится резко судьба — просто выбора нет,
Поставит в истории прежней колючую точку.
Так просится в книгу непрошеный новый сюжет,
Диктует мне властно свою крутобокую строчку.
* * *
Не привязывайся ни к чему:
Ни к вещам,
ни к словам,
ни к людям.
Потому что в съёмном дому —
Не в своём — обживаться будем;
Потому, что нет ни гроша
В потайном нагрудном кармашке;
Потому, что в пути душа
Труд и подвиг свершает тяжкий;
Потому что родиться, жить
И скончаться в одной квартире —
Эту роскошь нам заслужить
Нереально в непрочном мире;
Потому, что иной язык,
Жизнь иная, земля иная
Всë, к чему ты раньше привык,
Как бумагу огнём, сминает.
Из «Триптиха»
Собирая крупицы
Долго зреющих слов,
Как легко оступиться
И лишиться даров!
Дара речи крылатой,
Дара светлой любви.
Словно острой лопатой
Рубишь корни свои.
Размышляя о вечном
Между вскопанных гряд,
Как спасти и сберечь нам
Отцветающий сад?
