Вячеслав Харченко. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОРТРЕТЫ

Александр Кабанов

Если вы забьете эти строки в Яндекс, то поразитесь необыкновенному количеству ссылок, перепостов, песен, оценок, восторгов и комментариев. Стихи Александра Кабанова давно уже в отрыве от автора живут своей жизнью в поле русскоязычной словесности и ничего с этим поделать нельзя.

Александр Кабанов – поэт нарастающей эклектики. Он начинал, как сетевой поэт на сайтах со свободным размещением. Первая книга, которая сделала ему имя, называлась «Айловьюга» и вышла в 2003 году (хотя до нее тоже выходили книги). Уже само название книги говорит о поэтическом стиле — совмещение несовместимого, но в начале нулевых стихи из этой книги пользовались бешеной популярностью и получили признание, как у широкого круга читателей, так и у литературной богемы.

В этой книге литературная эклектика была менее заметной и перевешивалась необычайной лирической составляющей, а многие стихи из этой книги были растащены на цитаты и ушли в народ.

В 2005 году вышел «Крысолов», который фактически продолжил стихи из прошлых книг и отчетливо обозначил поэтический мир балансирования на тонкой словесной грани возможного и невозможного. Кабанов предложил новый непонятный язык, но оставалось открытым — этот язык мода времени или знаковая тенденция литературы.

Но уже в книгах «Аблака под землей» и особенно «Бэтмэн Сагайдачный» эклектика новояза стала отчетливо переходить в языковую энтропию, отчего эти книги были восприняты не всеми.

В дальнейшем, особенно в последнее время, стихи Александра Кабанова приобрели четко выраженный вектор прямого действия, но, видимо, вектор прямого действия просто характерен для подавляющего числа поэтов настоящего времени и оценивать эти стихи будут другие люди и, возможно, по совсем другим критериям.

Александр Кабанов заслуженно в свой время получил всевозможные премии Волошинского фестиваля. Он лауреат Григорьевской поэтической премии за 2011 год, главный редактор журнала «Шо».

Алексей Остудин 

С казанским поэтом Алексеем Остудиным я знаком довольно давно, с года 2002-го. Мы не раз общались и сидели за одним столом на Волошинском фестивале, один год наши номера были по соседству, потом я приезжал в Казань на фестиваль Лобачевского, соучредителем, которого Алексей является, и выступал вместе с Остудиным в Доме–музее Аксенова. Алексей не раз помогал Андрею Коровину в организационном и ином планах в проведении Волошинского фестиваля в Коктебеле и был лауреатом Волошинского конкурса и Волошинской премии. Алексей приобрел известность давно, еще в СССР вышла подборка его стихов в Новом мире в 1989 году, и в круг сетевых поэтов он вошел довольно состоявшимся автором. 

В начале нулевых Алексей был дружен с Александром Кабановым, их поэтики в том время были очень близки. Стоит лишь сравнить названия книг – «Айловьюга» и «Бэтмэн Сагайдачный» у Кабанова и «Вишневый сайт» у Остудина, но кто у кого черпал вдохновение надо еще посмотреть.

Поэтику Остудина отличает тонкая работа с языком, игровая вариация слов, чаще использующая ассоциативную направленность, чем логическую структуру. Это не эклектичность раннего кабановского стиха, а скорее направленная вариативность изменённого сознания, не переходящая в создание новояза, но открывающая новые отдаленные смыслы поэтическая ткани. Такой подход к запредельной игре иногда давал что-то совершенно необычное, именное, исконно остудинское, но иногда приводил к непониманию читающей публики. Вообще желание в начале нулевых на фоне вошедших в жизнь интернет-технологий создать новый поэтический язык было заметно почти у всех, но именно Остудин и был родоначальником этого направления, а Александр Кабанов в нем активно работал. 

К сожалению, новомирскую подборку за 1989 год Алексея мне найти не удалось, ее просто нет в Журнальном зале, поэтому сложно сказать был ли ранний Остудин так же ярок и своеобразен, как Остудин нулевых.

Если Кабанов постепенно, особенно после начала СВО ушел от этого игрового языка и перешел к языку прямого действия, то СВОошные стихи Остудина нисколько не изменились, смысловая размытость и словотворчество приобрели только явную яркость на фоне военных тем.
Поэтому в ряду поэтов СВО Остудин стоит особняком. Он вроде и выступает с ними на одних площадках и публикуется в тех же пабликах, но выражает витающие в воздухе настроения столь пугающе поэтично, столь неожиданно, что до сих пор остается достоянием и предметом пристального изучения скорее университетских филологов, чем широких народных масс. 

Эта нацеленность на будущее признание в академических кругах, как индивидуального остудинского проекта, является не только положительной стороной поэзии Остудина, но и отрицательной. Трудно представить, чтобы стихи Остудина бродили по народным пабликам в сети, ну разве только в виде неожиданного исключения или при желании Алексея поиграть не на своем поле. 

В наше время очень мало осталось поэтов, обладающих своим голосом, своим неповторимым стилем, Алексей Остудин пронес же свое видение поэзии через всю свою жизнь, как это не высокопарно звучит. Он узнаваем. Я всегда отличу строку Остудина от строки кого–либо. Остудин  остается таким уже последние двадцать пять лет, как я познакомился с его стихами. И в этом сила поэзии Алексея Остудина. 

Андроник Романов 

Андроник Романов – писатель, прозаик и поэт. Герои Романова всегда попадают в точку столкновения миров, но исход этого столкновения всегда неожидан и непредсказуем. 

В рассказе «Нигма» уверенный в своей правоте интеллектуал вдруг становится способным на жестокое убийство, а мир обыденной неправой простоты остается пострадавшим. Такой взгляд на соотношение заповедей и мыслящей современной «культурной» цивилизации оставляет читателю возможность самому сделать выбор, что же важнее: правила русского языка или уникальность жизни.

В рассказе «Иллюзия тишины» герой старается совместить мир реальных событий с миром мистического подсознания. Сталкивая возникновение неожиданного мира галлюциногенного эффекта от принятия запрещенных веществ с существующим миром или даже с прошлым миром, материалистический герой впадает в состояние непонимания и позволяет остальным событиям повествования приобрести характер необъяснимого явления. Это не рассказ о маргинальном сообществе, в котором есть даже любовные повороты, а разговор о необычном и непонятном. 

В рассказе «Необратимость» события происходят на фоне боевых действий, и опять же возникает столкновение двух точек зрения: мира убийств ради забавы, пусть и подкрепленных высокими идеалами, и мира отказа от убийства, хотя убийства и существуют, но по мере необходимости и для защиты собственной жизни. Два антагониста попадают в ситуацию, когда они вынуждены совместно спасаться от военных обстоятельств и как-то мириться с обоюдным существование, но выход из этого состояния мы опять же видим в смерти главного героя.
 
Романов, как хороший драматург, всегда держит читателя в напряжении, повышая градус повествования, но всегда кульминация – это какой-то важный вопрос к мирозданию, который можно решить только радикально, то есть практически изменить мир главного героя или даже привести главного героя к исчезновению. Причем происходит это как-то буднично, словно рассказчик показывает читателю, что выбор в своей жизни мы делаем постоянно, практически ежеминутно.

Мне довелось слышать, что Андроник Романов на даче Гармана Власова читал отрывки своего нового романа. Я бы удовольствием с ним ознакомился. По крайней мере, пожелаем Андронику его дописать и опубликовать, потому что я уверен, что этот роман будет знаковым явлением для литературного сообщества. К тому же автор – человек интересной судьбы. 

Поэзия Романова несет отпечаток прозы, что и понятно. Некая метафизическая составляющая присутствует, но довлеет сюжетное повествование. 

Андроник не может сидеть без дела. Он родоначальник огромного количества успешных литературных проектов, например, портала «Лиterraтура», и участвовал во многих знаковых мероприятиях, например, в качестве куратора. 

Пожелаем ему только хорошего. В 2017 году Андроник был лауреатом Волошинского конкурса в номинации «проза». Публиковался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Новый берег», «Дети Ра» и др.

Борис Панкин

О Борисе Панкине сложилось мнение, что он поэт мрачный, иногда даже гнетущий, рассуждающий в своих стихах о каких–то метафизических проблемах, находящихся на черте принятия мира таким каким его видит обычный человек и каким его видят высшие силы. Верил ли Боря в высшие силы, в провидение? Видимо, верил, потому что богоборчества в его стихах нет, но есть то ли боль то ли мучительные страдания. Отчего страдал Боря? Принимал ли Боря мир таким каков он есть? С виду Борис был высокий, очень спокойный, медлительный и доброжелательный человек, но, когда дело касалось стихов, он становился довольно резок в оценках. К славе он не стремился, к известности тоже, к своим стихам относился не то, что бы наплевательски, но никогда не трясся над рукописями. Начинал он на сайтах со свободным размещением, но даже там почти не вступал в споры и дискуссии, иногда только, когда его «доставали», нелицеприятно высказывался. 

В какой-то момент, когда все вокруг сетевые поэты стали массово выпускать книги и печататься в толстых литературных журналах, он просто самотеком разослал стихи в журналы, и его из обычного самотека в 2004 и в 2005 годах напечатали «Дружба народов», «Звезда» и «Нева». После этого Борис просто охладел к толстым литературным журналам, а на стенания молодых поэтов, что в журналах сидит литературная мафия и напечататься там можно только по большому блату, отвечал не только улыбкой, но и довольно резко. Он победитель международного литературного конкурса «Заблудившийся трамвай» за 2014 год. 

Книги свои он собирал в электронном виде и выкладывал в свободный доступ на общедоступных сайтах. Последние годы, как полагается русскому поэту, Борис жил у моря, в Керчи. 

Умер Борис Панкин 2 ноября 2023 года от острой сердечной недостаточности довольно молодым человеком 57–ми лет.

Борис очень часто ездил на Волошинский фестиваль в Коктебель, но ближе я с ним сошелся в Вологде на фестивале в литрезиденции «Дом дяди Гиляя». В сентябре 2023 года, за месяц до своей смерти он приезжал на моё выступление в Доме-музее Волошина. 

Наверное, поэт и должен жить тихой и незаметной жизнью затворника. Он нем должен знать узкий круг ценителей поэзии, филологов, литературоведов. «Ты царь: живи один. Дорогою свободной / Иди, куда влечет тебя свободный ум». 

Утром поэт пишет в окружении семьи, потом работает на человеческой службе (в наш век, к сожалению, а может и к счастью, поэт должен обладать обычной профессией, которая его кормит), вечером, взяв фотоаппарат он гуляет на побережье, среди узких улочек старого крымского города, снимает закаты, керченских кошек, обитателей таверн и кафе, а потом в ночи разглядывает фотографии и снова пишет стихи.

Борис Панкин был удивительным фотографом. Острый взгляд дотошного наблюдателя выхватывал счастливые лица из толпы, детали быта, деревья, цветы, детей, красивых женщин, рыбацкие шаланды. 

Многие его фотографии не только можно найти в сети, но также они участвовали в выставках Дома–музея Волошина. Борис Панкин не только участник поэтической и литературной программы Волошинского фестиваля, но конкурса фото-поэзии. 

Мне же Борис Панкин дорог не только своими метафизическими стихотворениями, но доброй, любовной шуткой о Чебурашке, которую он написал на рубеже девяностых-нулевых годов. 

Так что несмотря на общепринятую мрачноватость Борис Панкин обладал хорошим чувством юмора и любил жизнь.

Виталий Науменко

О Виталии Науменко мне тяжело писать. Мне, как человеку южному, легковесному и смешливому всегда претила его северная тяжеловесность и желание разобраться в основах бытия. Что такое Бог? Что такое человек? Человек – это Бог или Бог – это человек? Что такое любовь? Можно ли любить и ненавидеть? Можно ли ненавидеть и остаться человеком или ненависть – это прерогатива богов? Что такое поэт? То есть Науменко интересовали все те вопросы северного человека, от которых меня, как человека южного воротит. Иногда, впав в глубину всех этих метафизических вопросов, Науменко углублялся в алкогольный штопор, от которого не было спасения ни ему самому, ни его друзьям, ни его любимым женщинам. Как человека тяжелого, его любили лёгкие невесомые порхающие соблазнительные женщины, которые искали в его тяжеловесности объяснения для чего они живут, для чего создан мир и что такое Вселенная.

Науменко был рожден для Средневековья. Монахи иезуитского ордена сохраняют тайное знание древних от невежд и дебилов. Кругом разврат и скрытые страсти, неверие, похожее на веру, и инквизиция.

Вот подборка Виталия в Новом мире: смерть, психея, перевёрнутый человек, воздух, тяжелая муза, человек, Бог.

Виталий Науменко умел оставаться серьезным, когда кругом грохотала хохочущая глумящаяся повсеместная толпа. Вера в то, что поэт создан для великого и вечного – это вера Виталия Науменко.

Это вера приводила к тому, что Виталий не мог общаться с теми, кого мог заподозрить несерьёзности или графомании. Если у Пушкина поэт живет один, то у Науменко поэт живет не только один, но и всегда один. Он впускает в свой мир не то, что достойных, а достойнейших и по-другому он жить не то, что не может, а не хочет. Желание оставаться поэтом, как это считали древние, то есть неким существом, общающимся с богами – это главное, что было в Виталии. Но на дворе был 21 век, и поэты были не нужны не то, что цивилизации, а и Вселенной. Бог Виталия Науменко не ницшеанский, который умер, его бог затаился, забыв не язык поэзии, а язык общения с человеком, ибо человек забыл богов поэзии и молчание возмездие богов.

Виталий приезжал на Волошинский фестиваль в году 2010–ом и был победителем Волошинского конкурса за поэму Радищев.

Виталий прожил всего 42 года, его не стало в 2018 году. Печатался в Новом море, Октябре, Арионе, Интерпоэзии. Автор пяти книг стихов и прозы.

Глеб Михалев

С казанским поэтом Глебом Михалевым я знаком по сайту «ТЕРМИтник-поэзии» заочно с начала нулевых годов, а на его выступлении в Москве, в квартире Геннадия Каневского мы развиртуализовались. Потом мы еще встречались на моем выступлении в Доме-музее Аксенова в Казани. 

Одушевление предметов быта, ликующее принятие каждой детали мира, упоение созданиями творца, как живыми, так и неживыми – вот то главное, что делает поэзию Михалева по-настоящему уникальной. Если это чайник, то он ворчит, если это матрас, то он бессмертен, если это пазик, то он желтый и задумчивый, если это Казань, то это не просто город, а бездна. Казалось бы, в таком живом мире материального нет места иному смыслу, но одушевление создает мир земной наполненным таким божественным светом, что разговор о чем-то неземном сводится к признанию того, что мир земной и мир загробный в сути своей едины. 

А раз едины, то лирический герой спокойно воспринимает, что скоро жизнь сама собой выйдет вся и это хорошо, потому что мы все равно живем предчувствием, мы все равно во сне умираем до утра, потому что сон – это выдумка, это мучительное желание древних признать, что они не властны над реальным миром, а Михалев властен, как не просто сторонний наблюдатель, а как творец этого реального мира по праву поэта. 

Ангел поэзии Михалева женский, он и обращается к нему – твой ангел (к ангелу любимой женщины), то есть везде, в каждой строчке, в каждой буковке незримо присутствует какая-то женщина, которая не просто рядом, а хранит поэта, поэтому все детали быта михалевского мира земного (а это михалевский мир) согреты, не только небесным светом, но и дыханием очень важного и очень близкого человека. 

В такой парадигме сознания, можно проснуться (хотя сна нет), а рядом с тобой будет сидеть на краешке постели не просто ангел, а дух Святой, а вокруг яркий, яркий светящийся эфир и музыка, то ли возвышенная, то ли вечная. Музыка сфер.

За такое одушевление земного мира поэт просит у этого привнесенного, чужого ангела прощение, словно понимая, что он создал до того ощутимый литературный мир, что это может просто не понравиться создателю. Но поэта простят, простят. И его ангел, и другой ангел, и силы того высшего порядка, который нам неведом. 

Есть такое трепетное отношение к стихам человека, что вы даже не решаетесь подойти при очной встрече к этому человеку и поговорить, чтобы не растворить ореол таинственного чуда, который витает над этим человеком. Глеб Михалев автор одной книги стихов «Жизнь насекомых», печатался в толстых литературных журналах «Новый мир», «Октябрь», «Новый берег», шорт–листер Григорьевской премии. Он никогда не был на Волошинском фестивале, но это и не важно. 

Дмитрий Тонконогов

Дмитрий Тонконогов – поэт, критик, редактор, а иногда и прозаик, которого, по-видимому, уже давно просто замучили сравнениями с Хармсом и «Столбцами» Заболоцкого, но на прикроватной тумбочке Дмитрия лежат Ахматова, Рейн, Набоков, Байрон, Ронсар, Бодлер, Толстой, Грин, Чухонцев, Дьячков, журнал «Иностранная литература» и т.д. и т.п. Я прям так и вижу, как Дмитрий перед сном берет один из этих уютных томов с тумбочки и погружается в сладкое чтение.

Поэзия Дмитрия – это калейдоскоп миров. Маленькому советскому мальчику папа принес на день рождение трубу, в которую он теперь, запершись в своей детской комнате, приложив глаз к белому окуляру, может рассматривать миллиарды звездных галактик, а если чуть повернуть, то эти звездные галактики–кристаллики начинают вращаться и двигаться, чтобы перейти в новое состояние.

Звездные кристаллики поэтики Дмитрия легко могут нырнуть в городе Вильнюсе, вынырнув в Марианской впадине, по пути посетив Бронную улицу в Москве и деревни Канада и Дедково, а в момент путешествия неожиданно объявятся Каддафи, Патриарх Московский и Галилей – необычное соседство.

То есть, такое странное сближение различных и противоположных миров, видимо, и дает поверхностную оценку стихам Дмитрия, как абсурдистским, если бы не та тонкая малозаметная на первый взгляд ниточка культурного кода, которая эти миры и связывает и вопреки абсурдизму вполне логично объясняет и утверждает, отчего эти миры становятся не противоположными, а едиными.

Если старухи Хармса просто выпадают из окна, то старухи и старики Дмитрия Тонконогова с величественными именами Фаина Ионтелевна, Новелла Николаевна, Иван Иваныч Береговой, Белла Исааковна, глухая Анна Павловна – живут русской дореволюционной жизнью с дворянскими ассамблеями и журналами "Нива" и "Вестник Европы" в эпоху не победившего социализма, а в эпоху смешения эпох и культур, отчего калейдоскопичность их жизни считается вполне нормальной, так как культурная связь времен несмотря на все казалось бы жуткие потери никогда не прерывалась, а была сохранена пусть и небольшой, но значимой группой хранителей.

Этих стариков скорее интересует вопрос, когда же в России умрет Достоевский (поразительное прозрение Дмитрия – Достоевский умер, но не умер), чем обаятельный кипучий всеобъемлющий мир материального достатка, но когда эти старики и старухи вступают в мир текущей действительности, то становятся необъяснимо смешны, отчего при чтении вслух многие стихи Тонконогова вызывают громкий смех в зале, какой–то закадровый смех эпохи немного кино.

Я помню выступление Дмитрия в полном зале сетевых поэтов, это был год 2003–2004-ый, это был не зал «Театральный особняк», какой–то другой зал, может в Липках, в зале было человек 200  слушателей. Таких оваций я не слышал никогда, это было поразительное принятие публикой стихов Тонконогова. Да и был ли потом подобный успех у Дмитрия? Хотя его книжка «Темная азбука» за 2004-ый год взяла премию «Московский счет» и поощрительную премию «Триумф».

С Дмитрием я пересекался в театре «Театральный особняк» и на Волошинском фестивале. В 2019 году он приезжал в Коктебель и в Севастополь.

Елена Жамбалова

Лирический герой Жамбаловой не гарантирует постоянства, но с ним никогда не бывает скучно. То спасение, которое Жамбалова ищет в потере себя, оборачивается откровением слова. Энтропия тела переходит в восходящие потоки строк. 

Это не чистилище для младенца (младенцы слишком чисты, чтобы попасть в Чистилище ), ни индивидуальный европейский ад, выданный по подписке, а некое пространство, которое существовало до Бога, поэтому лирический герой Жамбаловой  дорелигиозен. Это не язычество во всем проявлении своей скудости, это не поиски богов, а некий континуум любви, который не требует опоры заповедей. Жамбалова любит не себя, не бога, не мир, созданный высшими силами, а его обитателей и её не волнует ни отношение богов к этим обитатели ни отношение обитателей к богам. Бытие этого мира - это быт. Заповеди этого мира больше любви Бога, они безрассудочны, не женские и не мужские, они принимают пространство, как данность, которое необходимо восславить без присутствия высших сил. Это восславление сродни песни трубадура, когда печка, коровы, дети, мельчайших детали быта, одноклассник, учительница поставлены в один ряд с законами философии. 

Бог мира Жамбаловой спит, в его сне Жамбалова и существует, а Бог существует во сне Жамбаловой. Герои этого мира  - это герои эпоса ежедневного быта, когда обожествляется все, что окружает Жамбалову. Если нет спичек - Бог даст спички, если нет Бога, спички дадут Бога.

Священный мир Жамбаловой не терпит резких движений. Возвышенный буддийский покой, умиротворение сравни с нирваной.  Всё, что происходит, не имеет смысла, потому что в нирване не может быть смысла, потому что нет мира, который этот смысл и несёт. Поэтому в этом мире энтропия тела не вызывает энтропии разума, потому что с точки зрения европейской философии разум просто отсутствует. Есть поток светлых чувств, которые выше разума. Щенок важнее Шопенгауэра, а кот умнее Ницше. Скорбь этой картины в том, что не даёт нам привычной основы и все разлито в гуще созерцания, как  кефир в стакане.

В этом свете энтропия тела видится всего лишь переходом к нирване, которая если не физическая, не религиозная, то хотя бы словесная. Свет слов этого мира имеет ту особенность, что не отражает света. Это не мир без света, а мир, которой вместо отражения выдает некий сгусток энергии, но не энергии в терминах некого действия, а энергии спокойствия. Быт кочевника 12 века, перенесённый в век 21, когда вместо коней жужжат автомобили, а вместо кумыса в кровь входит алкоголь. 

Иван Клиновой

Лирический герой Ивана Клинового обладает даром, но постоянно сомневается его ли этот дар. Ему все кажется, что вот сейчас над красноярскими снегами разверзнется ночь, ворвется что-то неведомое, и он вдруг станет поэтом при этом, мучаясь и сомневаясь, а надо ли вообще быть поэтом? Поэтому его муза бледная, она качается на волнах сложного и сурового мира и как-бы заставляет лирического героя писать стихи, от которых Клиновой возможно испытывает даже боль, а не радость. 

Чулан Вселенной со звездной пылью на древних кожаных книгах, написанных на непонятном языке, лирический герой открывает как-бы нехотя. А вдруг там кроется тайное знание, что души на самом деле нет, что мир конечен и бренен, но самое интересное, что Клиновой не испытывает от это вполне понятного человеческого страха и ужаса, а покоряется судьбе. Лирический герой Клинового в эту судьбу верит, а значит и верит, что что-то высочайшее, твердое и ведущее его все-таки есть в этом мире. 

Поэтому слова поэта бесплотны, а раз бесплотны то нашептаны этими высшими силами, хотя лучше бы молчание, но куда уйти от себя, если все слова любви в этой Вселенной написаны в стихах, а любимая женщина этот тяжелый дар лирического героя считают пророческим и бесконечно важным для земного мира. 

Поэтому пишет поэт только то, что нашептала муза, стихи из него как бы текут и лезут, а приходя в сознание поэт исчезает. Снова этот серый однообразный мир, бесконечные безумные сибирские снега и леса, гудящие поезда да такие, что каждый из них стремится переехать свою Анну Каренину, своего поэта.

Поэт вроде бы не рад своему дару, но без него жить не может, хотя и с ним ему очень тяжело. Это как неразрывная связь, ее надо бы разрубить, но только благодаря ей мир и держится, благодаря ей и держится поэт и его муза.

Но все-таки раз в стихах есть кометы, звезды, вселенная, душа, ночь, муза, тетрадки со стихами, то все это не зря. Именно поэтому этот дар и существует, именно поэтому он и нужен, а сомнения – это земное, это судьба. 

Красноярский поэт Иван Клиновой один раз приезжал в Коктебель на Волошинский фестиваль в году 2011–ом. Он лауреат Астафьевской премии, Илья–премии и дипломант Волошинского конкурса, неоднократно посещал фестивали Татьяны Шнар в Красноярске. Он печатался в журналах «Октябрь», «День и ночь», «Интерпоэзия», «Новая юность», «Континент», «Сибирские огни» и других. Автор нескольких поэтических книг. 

Илья Леленков

Анна Ахматова научила говорить женщин. Илья Леленков научил говорить шпалоукладчиц, барменш, ментов, бандитов, воров, грузчиков, барыг, вахтеров, дальнобойщиков  и весь тот подвальный прокуренный пропитый мир пивных и харчевен с сосисками, с зелёным горошком и яйцом под майонезом, мир накаченных, но задушевных и меланхоличных самцов в майках-алкоголичках, которых незаметно и видимо уже навсегда  сменили элегантные бородатые хипстеры и кофейни с тыквенным лате на соевом молоке. 

Если лирический герой Бориса Рыжего девяностые так и не пережил, оставшись лежать на русском погосте, то лирический герой Леленкова – это пятидесятилетний мужик, прошедший разборки и стрелки и вспоминающий свою молодость. Центральная тема поэзии Леленкова – это любовь сквозь призму времени.
 
Светки, Ленки, Нинки, Вальки, Таньки, крашенные пергидрольные блондинки в коротких юбках и в чулках в сеточку придорожных кафе, к которым у лирического героя осталась если ни любовь, то что-то глубокое, что-то навсегда утерянное, но родное. Может молодость в рабочем посёлке, может юность в Мытищах, может склад в Подмосковье, на котором лирический герой был сторожем и охранял контрафакт и чудом спасся от подстроенного конкурентами пожара. 

Красногорский хоккейный клуб Зоркий, портвейн три топора, вишневые девятки и какая-то метафизическая вселенская русская тоска, которая бывает только в романах Достоевского. В поэзии Леленкова подмосковные Мытищи становятся депрессивным районом классического Петербурга девятнадцатого века.

Илья Леленков не зря получил Григорьевскую премию. Мир альфа-самцов с чувствами уходит, и кто-то должен был его восславить. Кто-то должен был объяснить читателю, что эти лысоватые полноватые коротышки в раздутых на коленках трениках с запахом пива и воблы тоже способны на глубокое чувство и тонкий трепет.

Илью Ленелкова я знаю со времен сайта ТЕМИтник поэзии, главным редактором которого он был какое-то время. Илья также активно помогал Андрею Новикову в издании журнала Сетевая поэзия, когда он уже стал журналом Современная поэзия и много сделал для Андрея в его последние годы, когда на Новикова обрушилась волна несчастий. Илья член Рукомоса. Был ли Илья на Волошинском фестивале я не помню. Впрочем, это и неважно.

Илья Плохих

Илья Плохих закончил Литературный институт, но познакомились мы с ним заочно только через ушедшего уже поэта Алексея Рафиева, с которым Илья был очень дружен. В 2023 или в 2022 году Илья приезжал ко мне в Крым в Симферополь со своей собакой, и мы долго сидели у меня во дворе под виноградом и тепло беседовали. К сожалению, мой кот не пустил собаку Ильи в дом, а без собаки он даже не остался ночевать и уехал на своей машине куда-то на побережье. 

Собаки (шелти, слюги, пинчеры, колли, спаниели, просто Дружки) медведицы, коты (много, много котов, 16 килограммов), лев, лошади, ослы, муравей, стрекоза, обезьяны, птицы, коровы. Братья наши меньшие. Какая-то прозрачная, незамутненная, кристально чистая поэзия, которую можно было бы назвать детской, если бы ни привкус женщины, которая стоит «с той стороны», которая снится Плохих таинственная и неземная, может даже и потерялась. С ней надо встретиться, нельзя с ней не встретиться, но почему и зачем с ней надо встретиться лирический герой Плохих не отвечает. Видимо, он просто сам не знает, но он просто уверен, что это неизбежно и, главное, так должно быть и будет. 

Нет-нет, это не смерть с косой, это тихий таинственный образ, который в мире ином станет ветлою, ни ангелом, ни бледной тенью, а деревом на берегу реки: скромным, незаметным, прекрасным существом, которому тоже есть место в этом мире. 

Мир лирического героя Ильи Плохих – мир сказки, доброй и теплой, как правило искренней, но иногда и жестокой (хотя это встречается редко). После смерти лирический герой мечтает стать котом и сидеть у этой самой ветлы (женщины?), то есть эта какая-то буддистская вера в перерождение, эта вера что любое живое существо обладает уникальной единственной душой, и поэтому какая разница кем быть после смерти: котом, собакой, лошадью, если это тоже жизнь. Ведь все равно станет то, что было. Неподвижный мир, колесо сансары. Если кот или собака с душой, то и лирический герой Ильи равен коту или собаке. 

Более того лирический герой такое перерождение называет «махнем шило на мыло». Это потому, что лирический герой Плохих обладает тонким слухом: он чуток к волнам темного земного эфира, и поэтому знает, что будет в следующей жизни и в следующем мире. Хороший поэт всегда знает, что будет потом, только молчит об этом. Об этом знают еще собаки и кошки, но тоже молчат. Потому что так надо, потому что любое настоящее знание тайное и не стоит его разглашать по пустому поводу. 

Иногда я пишу о поэтах, которые никогда не были на Волошинском фестивале, но я их так люблю, что мне, собственно, все равно – были они на Волошинском фестивале или нет. Илья Плохих живет в Подмосковье, автор одной книги стихов «Черная с серебром», автор журналов «Новый мир» и «Знамя» и «Сибирские огни».

Первые его публикации приходятся на конец девяностых – начало нулевых, потом Илья долго не публиковался (наверное, был период сосредоточенного молчания), и новые стихи появились на страницах журналов только в начале 20–х годов. 

Лера Манович

Пишет ли Манович смешно? Да пишет, но это юмор сродни юмору Олега Григорьева. Пишет ли Манович грустно? Да, пишет, но это грусть пушкинская, светлая, скорее печаль, а не грусть. Пишет ли Манович трагично? Да пишет, но эти трагедии отстраненные, которые воспринимаются как обыденность, а что обыденно, то может быть сюрреалистично, но не трагично.

Лера Манович пишет скорее кинематографично, и любой ее рассказ можно взять за основу для написания сценария кинофильма. Это не плохо и не хорошо, просто в прозе Манович нерв кино отчетливо присутствует и придает прозе сценическую и драматургическую красоту.

Герои Манович все какие-то дерганные. То ли это специфика большого города, где некогда придаваться идиллическому дзен-буддийскому созерцанию, то ли нервический южный тип ближе Лере, но ее псевдоюжные герои действуют в тисках московского севера и выносят свои внутренние психологические конфликты в область противостояния характеров и обстоятельств.

Первая книга Леры «Первый и другие рассказы» тоненькая, но это ого-го какая тоненькая книга. Добычин тоже тоненький. Это сборник рассказов, который можно перечитывать и перечитывать, что я и делал, когда он попал мне в руки. Я ходил с ним и там и сям, ездил с ним в метро и электричках и многое помню дословно.

В этих рассказах описан мир, который будет всегда, то есть внешний антураж не имеет большой роли, что позволяет переносить героев в любой временной отрезок и в любые исторические события, как в хорошей чеховской пьесе.

Верлибры же Леры из книги «Стихи для Москвы» мне когда-то не приглянулись, я даже написал о них довольно резкую статью, но сейчас, через десять лет, сам написавший книгу верлибров «Счастливое детство», я понимаю, что был не прав. Мне казалось тогда, что проза — это проза, стихи — это стихи, а верлибр — это верлибр, и смешивать их не стоит, но сейчас, когда Лера кроме прозы стала писать глубокие и пронзительные регулярные стихи, мне кажется, что зря я свое время ей всего наговорил.

Мне кажется Лере нужна сцена. Хороший театр в каком-нибудь закоулке старой Москвы, хорошие благородные аристократические актеры, теплый выставленный свет, шум фойе, суета гардероба, легкое покашливание зала, звон чайных ложечек в буфете, все то, что придаст прозе Леры Манович ее изначальное предназначение — быть не только прочитанной, но и услышанной и увиденной.

Лера не раз ездила на Волошинский фестиваль. С ней я познакомился в Доме-музее Брюсова в Москве, где она читала со сцены свои замечательные рассказы. Я их услышал, сразу подошел, и сразу с Лерой познакомился. Лера лауреат всего и вся.

Михаил Квадратов

Ундины, зайцы, големы, лилипуты, гномы, хряки, эльфы, элементали, волкодлаки, медведики, ангелы, волчья ягода, бересклетик, суккубы, масоны. Что это, Миша? На дворе третье тысячелетие, двадцать первый век. Суровые кирасиры в железных шлемах танковыми колоннами вдавливают цветочки в бетон, смертоносные мухи смердят в небесном голубом пространстве, летят истерично и надсадно воющие ракеты и не дают спокойно спать розовощеким младенцам. Всё трещит, ломается и несется к чертям. Что это, Миша?

И тут среди всего этого действа вдруг возникает костюмер. А-а-а-а-а, мы поняли, Миша. Это маскарад! Средневековый венецианский маскарад. Грим, маски и парики, хохочущая толпа, Дзанни и Пульчинелла – итальянские шуты, благовоспитанные дамы высшего общества в роли развратных куртизанок, благородные донны, соблазняющие в подворотнях благовоспитанных дам, смех и притворство, радость жизни назло нечистой силе, игра и фантазии, братство и единение, сатиры и муза Эвтерпа. 

Тут можно приплести Бахтина с его концепцией карнавальной культуры, но мы не будем вдаваться в литературные дебри. 

Первая публикация Михаила Квадратова произошла довольно поздно, ближе к пятидесяти, зато сразу у Ольги Юрьевны Ермолаевой в журнале «Знамя» в 2007 году, а познакомился я со стихами Квадратова на сайте «ТЕРМИтник-поэзии» в начале нулевых, где Михаил не только размещал свои стихи, но и был редактором. Редакторскую ношу Михаил несет и до сих пор, сейчас в электронном литературном журнале «Формаслов». Благодаря его стараниям напечатан обширный круг молодых поэтов и прозаиков. 

Книги стихов «Делирий» и «Землепользование» вышли у Михаила Квадратова в 2004-ом и в 2006-ом годах, соответственно. Книга «Тени брошенных вещей» вышла в 2016 году. 

До сих пор стихи Михаила Квадратова печатаются в толстых литературных журналах. 

Миша обладает природным даром разруливать нестандартные ситуации. Однажды только его вмешательство помогло не произойти моей ссоре с поэтом Дмитрием Плаховым.

Внешне Михаил Квадратов похож на доброго сказочника. Видимо оттуда истоки всех его волшебных миров. Он как чародей рассказывает нам истории своих героев, которые из мира чудес и превращений благодаря его таланту входят в наш реальный и жестокий мир. 

Ожившие, они бродят среди нас и, порой, мне кажется, что если бы не было сказочных героев Квадратова, то и не было бы нашего мира, потому что мир реальный держится именно на мире грез и волшебства, только большинство этого не осознает или просто не замечает, замученное повседневной жизнью. 

Ближе к двадцатым годам Михаил Квадратов увлекся прозой и написал два замечательных романа «Гномья яма» и «Синдром Линнея». 

Романы входили в длинные списки литературных премий, например, премии имени Фазиля Искандера. Книги стихов Михаила входили в шорт–лист Григорьевской премии. 

Также Михаил Квадратов тонкий и доброжелательный критик, у него есть канал в «Телеграмме», где он регулярно обозревает книжные новинки. 

Не помню, был ли Михаил Квадратов на Волошинском фестивале в Крыму, но это и не важно. 

Михаил Свищев

Главное действующее лицо поэзии Михаила Свищева – это память. То она его забрасывает к красным командирам и звучит монгольское танго; то в далекое уже школьное детство с седой учительницей и первой любовью, которая снимает с себя ответственность, когда снимает платье через голову; то в советский татарский Крым, который прищурил жалюзи глаз и зеленью светит солнце; то в Туркмению – чай в пиале; плов в казане. 

Память у Свищева – это вечность, она всё делит на своих и чужих. Кто свой для лирического героя Свищева? Может тот, кто видит все эти перемены, тот для кого все эти небольшие пустяки перемен намного дороже и важнее перемен общественных и экранных. Тот, у кого бьется бабочкой душа. Кто видит пустяки быта. В поэзии Свищева пустяки быта пронизывают каждую строку.

Для Свищева даже ангел – это не нечто абстрактное и выдуманное, а реальный абонент, с которым можно поговорить даже по мобильному телефону про все эти почти забытые мелочи. 

Времени теплый наручник – вот что для лирического Свищева память. Тут главное не в том, что это наручник, а в том, что он теплый. Идеализация прошлого – это некий капкан, некий кокон, в котором и живет лирический герой Свищева, а мост между прошлым и будущем всего лишь правильно поставленная запятая в тексте стихотворения, так чтобы текст прочелся совсем иным. Помните «казнить нельзя помиловать». Свищев милует прошлое, для него нет загадок в нем, черноты и темноты, его прошлое идеально, он как-бы находится в стеклянной сфере. И хотя его школьная подруга давно выросла, он все равно ждет от нее письмо из прошлого, потому что это так необходимое Свищеву эхо памяти. 

Впервые я пересекся с Михаилом в Литературном институте в конце девяностых, а потом в начале нулевых, когда я писал статьи о спутниковой мобильной связи в журнал «Алло», в котором работал Михаил. Один раз мы очень хорошо поговорили и посидели, когда вместе выступали в одной библиотеке в начале десятых годов. 

Большой корпус стихов Свищевым написан в конце девяностых, потом он долго молчал и начал снова активно писать только в начале десятых. На это же время приходится и первая книга стихов Свищева. Позже он выпустил еще несколько поэтических книг. 
Печатался в журналах «Октябрь», «Нева», «День ночь», «Дети Ра», «Новая юность», «Сибирские огни» и др.

Михаил неоднократно ездил в Коктебель на Волошинский фестиваль и был его дипломантом.  

Светлана Михеева

Светлана Михеева чувствует древность, как никто другой, которая клубится вокруг нее и не отходит, которая с ней именно здесь и сейчас. Поэтому любовь и смерть для лирического героя поэзии Михеевой безотносительны и непротиворечивы.

И правда, если все уже было и будет, эти ангелокрылые сосны; эти шишечки, которые на них висят; эти полноводные сибирские скрипучие тела-реки исполинского размаха; это бесконечное бескрайнее небо, пенье птиц, розовость солнца, облака-зевки кошалота, где плывет к водопою луна; весь этот извечный земной порядок, то смерть – это просто обморок, обморок человека, а возможно и обморок Родины, женщины которой – почва страны, а мужчины которой – ее ремни и рубашки, где дымы отечества горьки, как самосад.

А обморок – он не страшен, он скорее прелестен своим бледным и негаснущим лицом, надо всего лишь немного побрызгать водой на лицо и обморок пройдет. Вот сейчас дрогнут ресницы, появится румянец на лице, ты откроешь глаза и все вернется обратно, все будет, как и было до этого, как встарь, как всегда. И провинция станет столицей, а столица провинцией.

Отечество не спит, как и лирической герой Светланы Михеевой. Оно просто в обмороке. Тут нет прощального выдоха пустоты. Тут вообще нет пустоты. Природа и пространство пустоты не терпит.

Раз обморок, то тут не важно – на вход ты или на выход, все едино и безотносительно, поэтому природа, где все родится, живет и умирает, чтобы вновь родиться и умереть, где существует скрытый и неведомый порядок и непонятна при такой обморочной жизни лирическому герою.

Но что же так влечет Михееву к природе? Какой–то древний смех, какая–то древняя чудная данность, какая–та силища и неизбежность, в которые в итоге несмотря на обморок, просто вольёшься, исчерпав обыденные слова:

Светлана Михеева — поэт, прозаик, эссеист, редактор. Живет в Иркутске. Автор тринадцати книг поэзии и прозы, включая написанные для детей. Лауреат премии Сергея Иоффе (Иркутск), Волошинского конкурса и премии имени Сергея Аксакова за сборник эссе.

Это был уже вечер. Мы шли со Светой вдоль побережья к горе Волошина. Где-то чуть выше, в левую сторону от улицы Десантников в Коктебеле Света снимала комнату. Шумели волны, летали крикливые чайки, с каждым приближением волны я думал о том, что все в этом мире происходит неслучайно и вот это встреча и наша беседа и наше прогулка имеет какой-то скрытый смысл, который мне тогда лет 15 назад был просто непонятен.

– Ну вот, я пришла, – сказала Света и посмотрела на меня, тряхнув копной кудряшек.

Я тоже посмотрел на Свету, посмотрел на горы, на море, на алую полоску заходящего солнца и тоже понял, что мы куда-то пришли. Оказывается, мы пришли еще пятнадцать лет назад.

Станислав Ливинский

Поэт Станислав Ливинский не обделен вниманием. О нем писали Александр Кушнер, Евгений Абдулаев, Виталий Науменко, Анастасия Ермакова, Борис Кутенков, Дмитрий Артис, но несмотря на это разговоры о нем всегда немного шепотом, немного кухонные. Это связано в первую очередь с тем, что Станислава Ливинского практически нет в социальных сетях, живет он не в столицах, а в Ставрополе, а в громогласных оценках текущей действительности, которые могли бы вызвать широкий резонанс и ответную реакцию никак не замечен.

Со Станиславом профессия сыграла злую шутку (он фотограф) – все критики, как сговорившись, отмечают фотографическую природу и кинематографичность его стихов, уделяя внимание точности деталей и яркости сюжетного повествования, но не замечают, что лирический герой Ливинского одновременно присутствует как бы в двух мирах: мире обыденном, мире советского двора с водяной колонкой, дембелями, армейской службой, мире закадычных корешей и бросившей девчонки, переданного, и в правду, с фотографической точностью, но и в понимании существования мира другого, из которого лирическому герою уже скоро-скоро пришлют повестку на Страшный суд, но он (лирический герой) ее не примет, не встанет во фрунт, а сожжет и подастся в бега. Лирический герой Станислава Ливинского, хотя и носит крестик, но на ночь его снимает, ангелы его мира похожи на пограничников в белой парадной форме и в погонах, а одежда лирического героя должна истлеть как плащаница, ведь он, простой человек, тоже носитель божественного.

Такое отношение к миру надмирному, как к некой официальной и довольно принудительной структуре приводит к тому, что лирической герой Ливинского понимает, что конечно что-то есть еще кроме обыденного мира, но видимо не понимает какое оно это "что-то", а раз не понимает, то это иное, непонятное, вызывает у него скорее страх, чем принятие, хотя какого-либо бунта тут нет. На необъяснимый мир иного лирический герой Ливинского смотрит, как на дедовщину, хотя и чувствует себя в этой дедовщине, как рыба в воде.

Многие теперь скажут, что это рационализация, но это скорее мир подростковый, мир срочной армейской службы, мир инициации мальчика в мужчину, мир несогласия и щенячьего восторга, когда противоречия еще не решены (и будут ли решены), а цели смутны и неясны.

Основной корпус своих стихов Ливинский напечатал в 2012 – 2015 годах. Хочется отметить его подборки стихов в журналах «Знамя» и «Дружба народов». К сожалению, у Станислава за все время вышли всего три книги стихов «А где здесь наши» в 2013 году в издательстве «Воймега», "Оглазок" и "Непостоянный постоялец".

Станислав лауреат Волошинского конкурса за 2012 год и премии «Согласование времен».

Станислав Ливинский член ставропольского литературного объединения «Кавказская ссылка», из которого также хочется отметить поэтов Андрея Недавнего и Игоря Касько.

Андрей Недавний поэт эсхатологического одиночества. Он как бы постоянно живет в ожидании конца истории и поэтому мир его стиха похож на череду разочарований и утрат, его провинция – это провинция изгнания, изгнания Овидия, из которой лирический герой хотел бы вырваться, но что–то, видимо, понимание неизбежного конца истории, его постоянно удерживает от перемен и действий.

И со Станиславом, и с Андреем, и с Игорем я познакомился на Волошинском фестивале, где они не раз выступали, как в рамках «Кавказской ссылки», так и с сольными выступлениями.

Татьяна Бориневич

У Татьяны Бориневич была феноменальная слава в начале нулевых годов. Она звезда сайтов со свободным размещением стихов, она собирала огромные залы почитателей и поклонников. Не раз была на Волошинском фестивале.

Здесь я приведу свою вступительную статью к книге Таниных стихов «Образ жизни», вышедшей в 2003 году.

Как сказал философ – нет ничего проще, чем описывать исторические отрезки прямые и ясные, где царствуют дух волевой и цельный, рассказывать же о временах перелома, эпохах перемен, где всё съежилось до капиллярности, всегда сложно. 

Тяжело, скорее всего потому, что окружающее человека пространство не только превратилось в клубок противоречий, но и душа человека раздвоилась, растроилась, или просто разлетелась на миллионы частиц, миллионы кристалликов, столь различных и изменчивых, что и непонятно, как они когда–то могли составлять единое целое. 

Мир стихов Татьяны Бориневич – это мир индивида с сознанием надломленным, с привкусом нищеты на губах, мир существа на грани, из атеизма ушедшего, но в храм входящего с трудом, христианского по духу, но языческого по мировоззрению. 

В них цивилизация вновь переживает времена начала первого тысячелетия, когда умирающие олимпийские боги в страхе и ужасе, но с плохо скрываемым облегчением, ожидали прихода новых времен.

Поэтому исповеди здесь сумбурны, второпях, сквозь зубы, а собственные страдания и мучения обязательно сравниваются и оцениваются.

Вроде бы становится человеку светло в бревенчатой часовенке, но выстраивает он свои отношения с окружающей действительностью только через иронию и самоиронию, только с помощью бубенчиков шутовского колпака, только спрятавшись под непроницаемый панцирь, чтоб не оцарапаться, не пораниться о спрессованное время, суженное в точку.

И какие тут институты власти, и как можно их искренне принять, и как можно каждой клеточкой уверовать, если на деревенском кладбище всюду мальчики лежат, раздавленные смутой.

Да и сам человек – волк, выступающий то как животное свободолюбивое, независимое, одинокое, гордое, воющее, а не лающее, то как злобный хищник со сладким запахом серы из пасти.

Кто я? Низвергнутый ангел с фантомной болью в крыльях? Романтик, склонный к садизму? Мученик, преступник, герой Достоевского с совестью – молчаливым конвоиром?

Где вы милые близкие сердцу злодейчики и душегубчики, лешие и домовые, русалки и нежити, «птица Гамаюн», «канарейки и геранька»? Не оставил двадцатый век ничего. Выжженная пустыня

Эпоха Водолея истекает по каплям, век-волкодав обернулся крысоловом с обманчивой дудочкой в руках. Слово, бывшее прологом раньше бога и раньше индивида, породило позолоту цинизма и публичные исповеди, которые хуже мерзости.

Человек частный, но бунтующий. Человек, запутавшийся в пустой, холодной гостинице рационализма, переходящий по гулким коридорам идей и философий из одного номера в другой. Человек, искренне желающий верить, но вере необученный. Словно начинал он свой путь исповедью Августина, а закончил путешествие утешением в рациональном разуме.

Поэтому все чувственное, все эмоциональное скрывается, ибо, если покажешь сострадание – сам испугаешься, полюбишь – отнимут. Но нерастраченная любовь и душевная щедрость рвутся наружу.

И если любви не находится применения, то и творческий дар – обуза, черная метка, тяжесть, мешающая скрыться в толпе среди серых пальто.

Ведь счастье – это когда изнанка души не вывернута наружу, когда в мир дамского рукоделия не врываются трубные звуки бравурных маршей, а бог склонив лицо свое над миром новым разглаживает клеймо на влажной щеке страдальца., поняв и простив, потому что поняв, судить невозможно.