Т.К.
Но ты собой не обогреешь неба.
Гореть звездой – потáйная измена.
В Париже снег – очередная небыль,
Но на бульварах по колено Сена.
Но я давно не поднимаю веки –
Не одолеть и бездны между рёбер.
Я жил Парижем в том, двадцатом веке,
А в нынешнем живу, пока не помер.
Живу, пока земное не отринул.
Я твой огонь небесный отражаю.
Я вынес груз стихов и кокаина –
Зеркальный столик с патиной по краю.
Я тот, прошедший, в прошлом веке умер,
А в этом, вероятно, не родился.
Небесная тревога – нежный зуммер –
Упал метеорит – и я разбился.
Но ты мои нанизывай осколки…
Я мозаичен, правда, мозаичен.
И если вдруг уколешься иголкой,
Знай, это я – в мельчайшем из обличий.
И тщетно врачевание укола.
Сорвёшь обои, переставишь мебель.
Всё холод, милая, округ небесный холод,
И всё горят огни в холодном небе.
* * *
Песня для К.В.
Эгейский берег –
камень в облаках.
Семь жизней – по числу семи морей.
Земная слава – сажа на руках,
и океан окрашивался в ней.
Дул бирюзовый ветер аравийский,
и скрылся берег с утренним отливом.
И было солнце золотым и низким.
Но закипит вода, да так тоскливо,
что ветер из пустыни почернеет.
Предай меня кислотному дождю,
сорви прилюдно платье и рубаху.
Забей в мои ладони по гвоздю.
Зови меня, как Гектор Андромаху.
Клянусь Богами, я смолчу, смолчу.
Ключ сновидений в теле моряка.
И под пятой тускнеющие бездны.
Рассол семи морей несёт его пока
кроит его корабль, так яростно, так нежно
край океана и небес.
* * *
Я так постыдно тебя люблю,
как кровь колосьев – жнец.
Ты будешь брат своему кораблю.
Но ветер не твой отец.
И так волна зелена, зелена.
Я соль в твоей крови,
безумный мой моряк.
На дальнем берегу, и между берегами.
* * *
Гелле
В дому из остановленного дыма мы жили. Было.
Ты белая и восемь самураев из дельты Нила.
От белых дней мы белым резали мечом свои косицы.
А дом наш каплями стекал и был как птица.
Столицей неба и земли. Где только зимы.
Где афродемоны и русосерафимы
сидели, каждый на своей пехотной мине.
Их бирюзовые глаза горели синим.
Они не знали красоты и прочей меры.
И то, над чем носился дух, дышало серой.
И золотые буквы проступали
на кружевной от кружева печали.
Про:
хули вы, да, хули вы не выли,
когда я был ногами вдалеке.
Смывал рекой с руки
проклятья родовые,
и голову топил в Москва-реке.
Т. Ч.
Вот я стою, по горло полный водкой.
Встал на носки, качнулся и затих.
Я – женские тела плывут, как лодки.
Я – сам слегка заглядываю в них.
Я – переживший многия уроны,
Зачем лукавить, так оно и есть.
Я – голуби летят над нашей зоной.
Я – дервиши, танцующие месть.
Смотрю на всё изрядно изумлённо:
К чему в твоей руке моя рука?
Мы голуби, летим над нашей зоной
Несносные, как песня моряка.
Я – всё равно какому богу веришь.
Я не банзай, я даже не акме.
Я всё равно что… христианский дервиш.
Я босиком танцую по зиме.
От глаз к плечам я не вожу рукою.
Мой аналой как будто бы везде.
Я не в тебе. Я точно не с тобою,
Я дервиш, я танцую по воде.
Фрагменты. Кали-графия
1
Я сяду за Петрухой на коня.
Он станет всадник имени меня.
Не бледный, не какой-нибудь такой.
Он будет только мой.
Мой золотой.
Не знаю про Петра, а я мужик.
Я возвращаю слово в мой язык.
2
Округ небес летали корабли.
С них падал снег, в него меня несли.
Доволокли зачем-то до Коньково.
Я восемь лет не видел брата Вову.
Брат затаился меж Уральских гор.
Уральский парень + уральский вор.
А там кузю́ки нежностей не имут:
оне суровы. Хули скажешь – климат.
Там вырастают из камней гробы,
как маки героической борьбы.
3
Мне кажется порою, что солдаты,
с накрытых не доевшие полян,
возьмут с собой сапёрные лопаты
и откопают Крым для Руссиян.
Устанут.
Недовольные собою,
оне с устатку закопают Трою.
Не пропадут без лапотков, без платьев –
Язык их мать, а мать один для братьев.
4
– Ну, ху а йу? – я вопросил у друга.
Мне друг ответил:
– Друже, Кали-Юга.
– О, не печалуйся, мой друг,
Давай про женщин...
Мой друг ответил:
– Кали-дженерейшен.
Ортодоксальное
Я убелённым аистом слетал
Со стен мечети в пурпурном Каире.
Не места и не солнца возжелал,
Но токов пустоты – дыру в эфире.
Саёнара. Летел над островами,
Весь – белизна над розовою пеной.
Я был на кимоно у самурая
Между жасминов – там, возле колена.
Я взмахом крыл листал Упанишады,
Я слышал пепел, растворённый в Ганге.
Я был внутри Монголии и падал
На льды Тибета стонущим подранком.
Я был растёрзан Азией, Россеей –
Стрелой с концом, напитанным отравой.
Я утонул в крови над Енисеем
И встал крестом на церкви православной.
* * *
В небе, в небе. Не был, не был,
перевязанный петлёю.
Из-под ног уходит мебель –
Всё своё – понёс с собою…
Перехряпал божьи свечки,
райским птичкам разнопёрым
повытаскивал сердечки –
вставил дизели-моторы.
Потучнее выбрал тучу
с громким гробомеханизмом.
Кто на туче – хрен летучий,
кто под тучей – тот, кто снизу…
Одиссей изжил пространство –
Одиссея мучит Хронос.
Всё Евклидово пространство –
член, переходящий в конус.
Все статично и фаллично,
и запутанное – зыбко.
Время – длинно и безлично,
как младенческая пипка.
Все кармические дыры –
идиотские улыбки.
За семь дней творенья мира...
Бля, ошибка на ошибке.
* * *
Мимо смерти кривою дорогой
Я прошёл, преломив кочергу.
Бога много, божественно много
Я заметил – сейчас не могу.
Мне поверилось Богу однажды,
Но он дважды меня подводил.
Я сморгнул без слезы и без жажды
мести,
Потом закурил.
Ну не помню я день сотворенья,
Да и что мне за ко́рысть в миру.
Не родился я раньше рожденья,
Раньше смерти никак не умру.
Я дышу этот воздух полезный,
Мне от воздуха лучше почти.
Божий пристав, служака любезный,
Мне бумажку пока не зачти.
Всё я знаю про эту бумажку,
Не читай, напою её сам.
Сам себе я устрою отмашку,
Сам к твоим упаду сапогам.
Сентенциозные куплеты
Пролог
Со многими творится многое,
а ты не знаешь, что со мной
Двукопытное двурогое
старинной тешится игрой.
Кричу на ломаном санскрите,
мол, помогите.
1
Всегда желал в гардемарины –
попал полковником в пехоту,
глухой зимой, присев на мину,
читать служивым «Идиота».
2
По облакам над Пикадилли
бежала кошка из Сиама,
её британцы полюбили.
Она теперь кому-то мама.
3
Со всеми происходит всякое,
а я не ведал до сих пор,
что перебор тремя десятками,
тремя тузами – недобор.
4
Мелым-мело, дабы окрепнуть,
я вышел голым покурить,
чтоб обезножеть, и ослепнуть,
и детям мантры говорить.
Эпилог
Я в ненастные дни не рискую –
всё равно понтирую.
* * *
Всё те же, там же, в тех же позах –
Диваны, трубки, разговоры,
Изба, ковры, ветра, морозы,
Дороги, дураки и воры.
Амуры, грязь, навоз, холопы,
Бастарды с волчьими глазами.
Для просвещения – Европа,
Цыганкам – серьги с жемчугами.
В долги. В Италию. На воды.
Жена в четвёртый раз брюхата.
Трактирщика о стойку мордой.
Письмо послу из магистрата.
Граница, Неман, пыль, бекеша,
Казачий ротмистр – тупица,
И Высочайшая депеша
С запретом проживать в столицах…
Борзые, ружья, кони, плётки.
Ночами холодно – не спится.
Грудь. Скоротечная чахотка.
И по монетке на ресницы.
Всё те же, там же, в тех же позах –
Под православными крестами.
Ветра, дороги, паровозы,
Жандармы, воры с дураками.
Молитва переводчика
Переведи меня на языки.
Переложи рукой в другую руку.
Черти слова, круги, значки, крюки,
я буду оставлять следы, как уголь.
Переведи меня. И доведи
до белого каленья, моря, света.
Из нор окопов в белые дожди,
переведи, чтобы остаться где-то.
В каких-то сопках, разрывая рот,
выкрикивать какие-то банзаи,
чтоб всадники какие-то связали,
и увезли в какой-то сраный порт.
Чтобы там жить. И никогда не помнить
язвлённых в кровь и гной распухших членов.
Чтоб испытали, привязав к колонне,
и почему-то называли пленным.
Чтобы идти в пыли в конце колонны,
считать затылки и татуировки –
мечи, кресты, японские драконы...
Ведёт меня Георгий на веревке.
Переведи про всадников в тумане,
ремень на шее – дёрнул, и готово.
Чтоб бездыханным телом на аркане
писали слово.
Ладе
1
Был он Лойко Забар – молодой Чингачгук,
Каждый пятый женьшень целовал его рук.
Может, каждый второй, может, только один.
Просто так целовать рук не даст паладин.
Он был Лаокооном – эко вона.
2
Никакого разбоя нету
От Нормандии до Босфора.
Мы с тобой проживаем лето
И почти не вступаем в ссоры.
3
А вот была б ты факельщика дочкой,
Мы б исполняли вместе тарантеллу.
Ты зажигаешь, я держу тебя за ручку,
И это наше правильное дело.
Воспоминал, какое же там имя:
Сосцы кармин, жемчужный подбородок,
И путал губы эти и другие.
И это наше правильное слово.
4
Если ты бы была дочерь факельщика,
Я б рукою твоей зажигал облака.
Что навет, что испуг, что хула, что молва,
Если ты бы была дочерь факельщика.
От навета испуг и дурная молва.
Значит, вместе сгорим с дочкой факельщика.
Белым пеплом уйдем к пепельным небесам,
Дочерь факельщика – Осанна, Осанна, Осан…
Мы одеты в шелка,
Мы огонь на ветру.
Нам и кровь под ногтями,
И смерть на миру.
5
А ты же дочерь факельщика, факельщика дочка,
А я заезжиий князь, давай без проволочек.
Ты голая стоишь, а у меня кокарда.
Нет, ты не устоишь, и мы родим бастарда.
