Но ты собой не обогреешь неба. Гореть звездой – потáйная измена. В Париже снег – очередная небыль, Но на бульварах по колено Сена. Но я давно не поднимаю

Август. Полдень. Ёлок вереницы. Три недоразрушенных избы. Я сюда на запах медуницы Прихожу, как в детстве – по грибы. И брожу своими же следами. И робею у церковных стен: Что просить нам – траченным годами Очевидцам бурных перемен?

Скорбями привел его Господь из города Одессы, С кораблями на ты – матрос-моторист 1-го класса, Служил в Севастополе, ходил по Черному морю, Словно часовой караулит здесь царствие небесное... Под злым коми-пермяцким ветром лицо

Не пишется талантливому впрок, от мавзолея где-то в получасе, где не учились Лермонтов и Блок, но ты смотри, не хуже получайся, придётся пояс туже затянуть, случится слава - лишь бы не проспать её, но для того, кто выбрал этот путь

Я как-то был на лекции Фуко. От сцены я сидел недалеко. Глядел на нагловатого уродца. Не мог понять: откуда что берется? Что по ту сторону добра и зла так засосало долихоцефала? Любовник бросил? Баба не дала? Мамаша в детстве недоцеловала?

Больной лежит покойно у окна, раскрытого в январский сад. Луна, де Бержарака нос, пробивший кокон из байковых пайковых одеял. Ни женщины, ни выпить. Умирал собачий час на башне. Ненароком сквозняк