* * *
Август. Полдень. Ёлок вереницы.
Три недоразрушенных избы.
Я сюда на запах медуницы
Прихожу, как в детстве – по грибы.
И брожу своими же следами.
И робею у церковных стен:
Что просить нам – траченным годами
Очевидцам бурных перемен?
(Вон и туча щерится морозно,
Будто бы уже закончен суд!)
Славы – стыдно, пониманья – поздно,
А любви не просят, только ждут.
Боже, стать бы тем седьмым коленом,
На котором завершится месть!..
Медуница нежно пахнет тленом –
Неужели горше запах есть?..
* * *
Бестолковую, несуразную
Отдаю тебе жизнь свою.
Ни над кем победу не праздную –
Вся зарёванная стою.
Быть тебе мишенью для мщения
И, конечно, не смыть вины –
Бесполезно искать прощения
У детей твоих и жены.
И с друзьями прочными нитями
Ты не связан с этого дня...
Вот какой подарок сомнительный
Принимаешь ты от меня.
Будут слухи гулкими, чёрными,
Непривычной, бездонной тишь...
Так чему ты рад, обречённый мой?
Так за что ты благодаришь?..
Время
1
Время подводить итоги,
Подсчитывать сдачу,
Заглядывать в глаза,
Спрашивать, что для тебя значу,
Не спать ночами.
Ну, или спать ночами.
Любоваться чужими детьми.
Разражаться речами.
В общем, жизнь оказалась
Подарком с подвохом:
На выходе – расплатись по счетам,
Дай на чай скоморохам,
Ничего не бери с собой,
Всё равно ведь обчистят, черти.
Вот и всё, что узнала о жизни.
Потом расскажу о смерти.
2
Время всегда идеально
Для повитух и могильщиков,
Пекарей и строителей,
Выпускников меда и педа...
…Напуганный еврейский мальчик,
Заброшенный разводом родителей
В район Текстильщиков,
Бреется наголо,
Перенимает повадки скинхеда…
Я буду, кем скажешь:
Пекарем и строителем,
Учительницей и медсестрой,
Я всё могу, добрый Боже.
Только прости и помилуй
Самых запутавшихся и беззащитных на свете!
Ополченцы и менеджеры,
И демонстранты,
И болельщики тоже –
Это всё
Наши дети…
* * *
Нет, не подвиг, а просто такая жизнь,
Что осилит только герой.
А собьёшься чуть – хоть костьми ложись,
Не вернуться в избранный строй.
Лишь душа заскулит – обречённый зверь,
И в ответ иссякнет звезда.
Что поделать, такая вот жизнь теперь.
Что поделать, такая вот смерть теперь.
Впрочем, так же было всегда.
* * *
Предчувствие тепла...
Мы были так живучи,
Что можем представлять
Научный интерес.
И смутно на душе.
Так праведника мучит,
Привыкшего к земле, –
Предчувствие небес.
А может, мы и впрямь
Диковинной породы?
Иначе кто бы смог,
Удачей не храним,
Не зная ни любви,
Ни Бога, ни свободы,
Прожить изрядный век
Предчувствием одним?..
* * *
Посмотри – эта ночь не хуже,
чем в наше лето.
Ты тогда записал
на тетрадном обрывке чистом,
Что, коль бог наделил тебя
крохами интеллекта,
То, наверное, черт
к нему инструкцию свистнул.
Книжный червь – и смутьян,
по московским дворам скиталец,
Где неважно, кто встретится первой –
смерть иль девица,
Так настойчиво мною
вымечтанный красавец,
Что тебе ничего не осталось –
только явиться;
Балагур, выпускник способный
бессчетных спален,
Вдруг меня приручать задумавший
терпеливо, –
Я любила тебя.
И спасибо, что ты оставил
Мне возможность любить другого
после разрыва.
Над самим же тобою
ночь отливает сталью,
А из всех Медведиц
в окошке – всегда Большая.
И сжимается сердце,
когда случайно представлю,
Как храпишь один в темноте,
никому не мешая.
Знай, что мне в эту ночь
опять по тебе не спится,
И тоски этой хватит, наверное,
лет на двадцать.
Да светится твоя
неправедная зарница –
Всех других нарядней,
уж можешь не сомневаться!..
* * *
Враждебная, с чёлкою чёрной
И взором – острее огня,
Считайте себя отомщённой:
Он больше не любит меня.
Он где-то, он – птица на ветке,
Его не удержишь в руках.
Уж месяц как смолкли соседки
Про губы мои в синяках.
Я знаю, бестактно…
Но вы же
Прошли до меня этот путь…
Как жить? – научите. Как выжить! –
Когда ничего не вернуть…
Пожар
Колокола… Чтоб ты сгорел, весь свет,
Чтоб ты разринулся и стал таким же жгучим,
Как пламенем окутанный скелет
Избушки, ставшей за мгновенье тучей!
Ведь как бы ни была она мала –
Подобие забытого сарая, –
Но кажется бескрайней эта мгла,
Которую оставила, сгорая.
Но кажется бескрайним этот вой –
Старухи горестной, простоволосой…
И вот уж только дым над головой
Остался от избы, стоявшей косо.
И если в самом деле жизни нет
Старухе без дверей, что отскрипели,
Тогда – чтоб ты сгорел, весь белый свет,
И о тебе вот так же пожалели!..
Конец света
Зря кручина замутняла дали –
Близок, мол, нерадостный финал,
Зря над нами ангелы рыдали –
Ведь живём, хоть он уже настал.
Только уж не волка, не изменника,
Сеющего тьму и клевету, –
Нам теперь собрата, соплеменника
Страшно встретить ночью на мосту…
Июль
Там пахли воздухом подушки,
Там вился белоснежный тюль –
В трухлявом доме, в комнатушке,
Глядящей окнами в июль.
И самый пьяный – что там пьяный! –
И самый ветреный закат
Не усыплял – будил поляны
И тенью прикрывал изъяны,
Все украшая во сто крат.
И все казалось – или правда
Имело призвук высоты…
Там даже грусть была – награда
(И так – века, до листопада),
И даже помыслы – чисты.
* * *
Три года без любви...
Оплакивали стены
Убогий мой уют,
похожий на беду.
Но ясно мне теперь,
какие хризантемы,
О Господи,
растут в Твоем саду.
Их трудно не узнать.
Их из небесной чащи
(Под курткой схоронив,
роняя на ходу)
Тот для меня украл –
насмешливый, летящий, –
С кем, видимо, теперь
я в рай не попаду.
Ну, пусть хоть на земле.
При нем горят зарницы,
Судьба меняет ход,
и рушатся дела.
А как свежи цветы!
И солнце сквозь ресницы...
Три года – без него!
Ну как же я могла!
* * *
Кроме дома родного,
Где посмертная слава
Дожидается часа,
Словно семя – воды,
Есть еще у поэта
Глухариное право:
За распахнутой песней
Не услышать беды.
И по черному небу,
Да по белому свету
Разлетаются песни –
Те, что жизни длинней.
От беды хорониться
Бесполезно поэту.
Так что чем хорониться –
Пусть не знает о ней.
* * *
Горькая дань просвещенному веку
(Спятил он, что ли?
Оглох и ослеп?):
Всю уникальную библиотеку
Бабка в войну обменяла на хлеб.
Хлеб тот промерзший детишки понуро
Отогревали, в ладони дыша...
Не оттого ли,
литература,
Перед тобой замирает душа?..
* * *
А под утро все ангелы заняты –
Разгоняют дыханьем беду,
И дождями чернильными залиты
Все дорожки, куда ни пойду.
Поднимается сад поэтический,
И не выкорчевать, не сравнять.
Лишь бы юноши в должном количестве,
Лишь бы девушки в должном количестве
Продолжали стихи сочинять.
* * *
Твой сад зарос раскидистой крапивой,
А дом – стоит, не сломленный судьбой.
Все думаю: была бы я счастливой
Вот здесь с тобой?
А козырьки над окнами – как веки
И как слезинки – по стеклу вода...
Мы родились с тобою в прошлом веке
И встретились, и разошлись тогда.
Читаю прозу и стихам не верю,
Почти не плачу – ни весной, ни до
И чувствую как личную потерю
«Вишневый сад», «Дворянское гнездо»...
* * *
В каменном, каверзном, строенном на года,
А пережившем столетие, как хвоя за половицей
(Из такого же школьницей смотрела я в никуда
Из ниоткуда, где довелось родиться), –
То есть в безвременном...
Впрочем, двадцатый век
Проступает отчетливо в невниманье к детали.
Прочее – вечно: этот мартовский снег
И которое поколение женщин, говорящих: "Как мы устали..."
В общем, в России, в городе, на этаже,
Засиженном мухами изнутри, голубями снаружи,
Я стою и думаю, что – свершилось:
уже
Ты мне нужен сильней, чем другим не нужен.
Чахнет в лампочке пламя, задушенное стеклом,
Надвигается будущее – невпопад, напролом.
Пусть настигнет в доме твоем
Нас – вдвоем...
