«Я был бы не так счастлив, если бы мог сказать, насколько я счастлив»

«Я был бы не так счастлив, если бы мог сказать, насколько я счастлив»: размышления Шекспира о счастье остаются актуальными уже 400 лет.

С 2012 года the World Happiness Report (Всемирный отчёт о счастье) анализирует данные из 167 стран. США сейчас занимают 24-е место, между Великобританией и Белизом — это самый низкий показатель за всю историю отчёта. Однако выпуск 2025 года, опубликованный 20 марта (в Международный день счастья ООН), начинается не с цифр, а с Шекспира.

«В этом году мы сосредоточились на влиянии заботы и взаимопомощи на счастье людей», — объясняют авторы. «Подобно „милосердию“ в шекспировском „Венецианском купце“, забота „вдвойне благословенна“ — она благословляет дважды: того, кто даёт, и того, кто принимает».

Пьесы Шекспира полны размышлений о природе счастья. Они отражают представления англичан Раннего Возрождения о радости и удовлетворении, показывают, как счастье, подобно милосердию, рождается в отношениях и взаимной заботе.

Вопреки распространённому представлению, счастье — не просто всплеск положительных эмоций после вкусного ужина, тренировки или удачного свидания. Переживание эмоций зависит и от тела, и от разума, формируясь под влиянием физиологии и культуры, которые меняются в зависимости от эпохи и общества. Поэтому то, что делает человека счастливым, определяется его личностью, окружением и временем, к которому он принадлежит (или не принадлежит).

У счастья есть свою история. Как исследователь эмоций в литературе Раннего Возрождения, я часто размышляю о том, что Шекспир говорил о счастья, о природе счастья в его эпоху и в нашу. И, конечно, о том, что делает людей несчастными.

От удачи к радости

Место рождения Шекспира в Стратфорде-на-Эйвоне, Англия. Тони Хисгетт/Фликр через Викимедиа Коммонс, CC BY-SA

Слово «happiness» происходит от древнескандинавского «hap» — «удача» или «случайность», объясняют историки Фил Уитингтон и Даррин Макмэхон. Этот изначальный смысл встречается во многих произведениях Шекспира. Сегодня он сохранился в слове «happenstance» («случайность») и выражении «happy accident» («счастливый случай»).

Однако в современном английском слово «happy» почти полностью утратило значение «удачливый», уступив место значению «радостный» или долгосрочному ощущению удовлетворённости жизнью — «well-being» («благополучие»). Интересно, что слово «well-being» появилось в результате заимствования из итальянского «benessere» как раз во времена Шекспира.

Понятие счастья трансформировалось при жизни драматурга, и в его пьесах слово «happy» сочетает оба значения: «удачливый» и «радостный». Эта двойственность подчёркивает связь счастья с удачей и судьбой, напоминая зрителям и читателям, что оно хрупко и зависит не только от человека, но и от общества, которое должно его поддерживать.

Например, в начале «Отелло» венецианский сенатор Брабанцио описывает свою дочь Дездемону как «нежную, прекрасную и счастливую», что делает её «чуждой браку» — настолько, что она отвергает самых завидных женихов. Здесь «счастливая» означает «удачливая», поскольку она занимает привилегированное положение.

Позже Отелло, воссоединившись с молодой женой на Кипре, описывает свою радости, используя тот же термин:

Дездемона отвечает:

Оба понимают «happy» не только как «удачу», но и как внутреннее удовлетворение и покой — ближе к современному смыслу. Однако они также осознают, что их счастье зависит от «небес», от благоприятного стечения обстоятельств.

«Отелло» — трагедия, счастливого финала не будет. Обманутый Яго, генерал-чужеземец поверит в неверность Дездемоны, убьёт её, а затем покончит с собой. Дали плоды семена ревности посеяные Яго, тут и расовые предрассудки, и женоненавистничество, лежащие в основе венецианской морали, сверщилась зловещая и жестокая месть.

Джеймс Эрл Джонс в главной роли и Джилл Клейбург в роли Дездемоны в постановке «Отелло» 1971 года. Кэтлин Баллард/Los Angeles Times/UCLA Library через Wikimedia Commons, CC BY-SA

Счастливые инсайдеры и аутсайдеры

«Отелло» проливает свет не только на историю счастья, но и на его социальные аспекты. 

Хотя счастье часто провозглашается общим благом, оно зависит от культурных стереотипов и предрассудков, которые мешают некоторым людям его испытывать. Общие культурные фантазии о счастье создают типажи, названные теоретиком Сарой Ахмед «аффективными чужаками»: людей, чьи ожидания счастья расходятся с реальным опытом – в силу их природы или из-за отношения к ним. Отелло, к примеру, с тревогой чувствует, что его брак с Дездемоной — инородный элемент в мире венецианского счастья. И он оказывается прав. 

Поскольку Отелло — чужак и чернокожий, а Дездемона — венецианка и белая, их брак не соответствует социальным нормам (места и времени), и это делает их уязвимыми для интриг Яго.

Подобным же образом «Венецианский купец» исследует потенциал счастья объединять или разобщать, созидать или разрушать сообщества. Возьмём цитату о милосердии, с которой начинается Всемирный отчёт о счастье.

Эти слова звучат в знаменитой сцене суда, где Порция уговаривает еврея Шейлока проявить жалость к христианину Антонио, неспособному выплатить долг. По условиям контракта, штрафом за неуплату служит «фунт плоти».

«Милосердие не нуждается в принуждении, — говорит Порция. — Оно благословляет дважды: того, кто даёт, и того, кто принимает».

Порция, защищая Антонио, убеждает Шейлока проявить милосердие, называя его «вдвойне благословенным». Однако сама сцена полна лицемерия: нормы заботы и милосердия применяются только к христианам, но не к евреям, проживающим с ними в Венеции бок о бок. Шейлок напоминает суду, что Антонио и другие венецианцы плевали в него и называли собакой. Знаменитый его вопрос: «Если нас уколоть — разве мы не кровоточим?» — остаётся без ответа.

Пьесы Шекспира неоднократно подчёркивают, что несправедливое распределение прав и заботы среди различных социальных групп — христиан и евреев, мужчин и женщин, граждан и иностранцев —  разрушает саму возможность счастья в обществе.

Эти социальные факторы иногда упускаются из виду в таких культурах, как США, где современные представления о счастье продвигают гуру здорового образа жизни, влиятельные лица и косметические компании. Пьесы Шекспира показывают, как счастье строится через сообщества заботы, и как его можно использовать в качестве оружия для уничтожения людей и структуры общества.

Актер Генри Ирвинг в роли Шейлока в спектакле конца 19 века «Венецианский купец». Библиотека Lock & Whitfield/Folger Shakespeare Library через Wikimedia Commons, CC BY-SA

В пьесах Шекспира есть очевидные жертвы предрассудков и насилия, но он не просто показывает индивидуальные трагедии – через сценические судьбы этих персонажей мы видим, как определенные псевдоценности, способствующие неравенству, отравляют отношения, которые в здоровом виде могли бы поддерживать счастливые семейные и дружеские узы.

Системы поддержки

Практически все исследования указывают на то, что долгосрочное счастье зависит от сообщества, связей и социальной поддержки: наличия систем, помогающих пережить жизненные испытания.

Причём, как показывает нам вслед за Шекспиром «Всемирный отчёт о счастье», дело не только в реальной помощи, но и в ожидании, что в трудную минуту люди откликнутся. В обществах с высоким уровнем доверия — например, в Финляндии и Нидерландах — люди в целом счастливее, а счастье распределено более равномерно.

Пьесы Шекспира показывают нам, как строится доверие в счастливых сообществах — и какие разрушительные последствия несут культурные представления о счастье, если оно становится доступным лишь для избранных.